Жоржи Амаду - Где пальмы стоят на страже...

— Мальчик ничего не ест, Мария Луиза!

— Сама не знаю, что с ним сегодня, Карлос! Сынок, съешь хотя бы кисель!

Какой там кисель! Хоть само желе!.. Я думал о моих звездах, с ума сходил от тоски по ним. И, едва обед закончился, я притворился, что иду спать, и опрометью бросился на свидание с морскими звездами.

Их было три — одна махонькая и две гигантки. У одной из гигантов ножки были немного кривоваты на мой вкус, но и так она была гораздо красивей, чем малюточка, у которой был огромный изъян: одна нога наполовину оторвана. Эта, наверно, не приносит удачи, нет, конечно, гигантки — те точно приносят; так что теперь я всегда уж буду счастлив, расти не буду, хорошенькая святая всегда будет смеяться, мама, совсем поправившись, задарит меня игрушками, и папа, не обижаясь на издержки, тоже. Нет! Крохотная звезда безусловно тоже приносит удачу, и я ни за что не расстанусь ни с одной из них!

Вот тогда-то и произошел прискорбный случай, который я всегда буду помнить во всех подробностях. Я устал восхищаться своими звездами и пошел играть на берег канавы. Был полдень, час завтрака, обеда или не знаю чего у рабочих, и они отдыхали, прилегши в тени деревьев. Только один — тощий португалец довольно дикого вида, с огромными усищами, который вовсе мне не нравился и никогда не обращал на меня внимания, сидел на куче земли, в стороне от других, с грустным выражением. Я стал играть и бегать, но этот одинокий человек тревожил меня, словно что у меня болело, и я кончиком глаза всё взглядывал в его сторону, не зная, как утешить. Потом подошел с таким видом, что мне всё равно, и спросил: что с ним такое. Рабочий сначала передернул плечами — невежливо, грубо, дико, не поняв ласки моего вопроса. Но глаза у него были такие грустные, усы так уныло висели, что теплота к нему углубилась, и я снова спросил, что же с ним такое. «Удачи нет», — пробормотал он скорее самому себе, чем мне.

Но я, однако, остолбенел от этого ответа. Матерь Божия! У этого человека нет удачи! У этого огромного человека, у которого еще столько маленьких деток и жена парализованная!.. А я-то счастлив, счастлив! Мне целых три морских звездочки удачу приносят… Надо сознаться: я сразу же из звезд понизил их в звездочек, потому что если уж придется уступить одну рабочему — лучше с самого начала их уравнять, всех трех, в отчаянной надежде, что тогда можно расстаться хотя бы с меньшой. Все равны, никакого различия — три маленькие морские звездочки. Расстаться? Я впал в отчаяние… Но закон логики неумолимо проступал в моем сознании: а если я подарю удачу этому рабочему в лице моей звездочки-малютки?.. Самую маленькую не так уж жалко отдать… Уродик она, право, одна нога почти оторвана… Но всё же она — морская звездочка. Да и что это за удача без одной ноги?.. Тем временем мои собственные ноги, заплетаясь, фатально несли меня на задний двор, к стене, где сушились звезды. Солнце теперь пекло как полагается. Звездочки очень хорошо подсохли и приносили уже чертовскую удачу: жена рабочего скоро встанет с постели, у деток будет много хлеба и святая из Кармо, покровительница моя, не будет сердиться, когда они задирают рубашонки. Вот у стены — три звездочки, под ясным солнцем, пылающие удачей и счастьем. И я должен был теперь расстаться с одной из них, с крошкой калекой, такой красавицей! С той, которая мне как раз больше всего нравилась, ведь все были одного достоинства, ведь жена рабочего не принимает морских ванн и не разбирается в морских звездах!.. Но все думалось мне — о, господи, что за муки! — не хотел я думать, а думалось, в отчаянии, что ведь самая качественная — это гигантка со всеми ногами, которая принесет большую удачу этому противному рабочему, — усач несчастный, и откуда вдруг свалился мне на голову, чтоб сказать, что у него нет удачи!..

Теперь мне придется отдать ему мою обожаемую гигантку, мою роскошную морскую звездищу!..

Я плакал. Искренние слезы исполосовали мою перепачканную физиономию. М ука была так велика, что рыдания мешали мне разумно мыслить. Жара сделалась неимоверная, надо было убирать звезды с солнца, иначе они пересохнут, голова у меня раскалывалась, как кокосовый орех — рабочий, удача, дети, парализованная жена, моя роскошная морская звездища — всё в ней перепуталось! И тут я схватил гигантку в бешенстве, мне хотелось ей тоже оторвать лапу — пусть сравняется с малюсенькой, но руки, дрожащие от обожания, не слушались сурового разума, а ноги вывели меня из затруднения — побежали бегом, чтоб разом покончить с этой мукой. И бежал, я умирал, я рыдал, сжимая с гневом и нежностью мою гигантушку — морскую звездищу. Я подлетел к рабочему, он как раз поднялся с кучи земли, я тронул его резко, дернул его жестко за рукав:

— Возьмите! — кричал я, ревя, — возьмите мою… возьмите морскую звезду! Приносит… да… приносит удачу!..

Рабочий взглянул на меня удивленно, не понимая. Я рыдал — прямо пытка:

— Хватайте! Скорее! Приносит счастье! Скорее! Удачу, правда!

Ну, понял, слава богу, а то я уж не мог выдержать! Поглядел на меня, взял осторожно звезду, улыбнулся в свои висячие усы так, словно не привык улыбаться, — ничего не сказал, к счастью, а то я бы задохся от рева. Мозолистая рука сложилась чашечкой, чтоб меня приласкать (Ясно! Он и представить себе не мог меры моей жертвы!), — и мозолистая рука лишь легко скользнула по моим волосам ежиком… Я убежал. Убежал, чтоб выплакаться вволю, выплакаться в своей постели, душа рыдания подушкой, в одиночестве. Но внутри у меня черт его знает что было — какой-то свет, святое что-то, обманутая прихоть, полная прозрачнейших крушений, которые я переживал раскаявшийся, очищенный, чувствуя, как угасает в бесконечности человеческих страданий моя морская звезда.

Часов так в одиннадцать утра старый Жоаким Пр естес подъехал к тоне. Хоть он и старался быть приветливым, поскольку пригласил на рыбалку знакомого, но пять миль в тряском «фордике» по отвратительной дороге хоть кого приведут в дурное настроение. К тому же помещик вообще был неулыбчив, уже задубев в свои семьдесят четыре года, обративших его в этот острый сумрачный скелет.

Дело в том, что в округе пошла мода среди богатых помещиков покупать земли на обрывистом берегу Можи для рыболовных топь. Жоаким Престес был, как всегда, законодателем моды: человек ревниво оберегающий свою фамильную честь и свое право первенства во всех делах зоны — коренной житель этих нагорий, из поколения открывателей диких земель. Теперь Жоаким Престес открывал места для рыбалки на мирных берегах Можи. Ему не пришлось добывать богатство своими руками, он родился владельцем поместий, и уже в юности его признавали хозяином. Очень богатый, любящий путешествия, не имеющий других занятий, он открывал и разные другие вещи.