Жоржи Амаду - Где пальмы стоят на страже...

Выполнив эти благочестивые действия, мама повернулась к Жоаозиньо, сжимавшему в руке поднятого с полу петуха святого Петра.

— Ты совершил очень плохой поступок. Тебя надо выпороть или посадить в темную комнату… Выбирай!

Жоаозиньо, объятый ужасом, отвечал только:

— Нет, мамочка!.. Нет, нет, мамочка!..

Она, однако, не сдавалась:

— Выбирай: порка или темная комната!

Жоаозиньо взглянул на мать: лицо ее было сурово — нет, ускользнуть не удастся. Порке он никогда еще не подвергался. С темной комнатой он был уже знаком. Хныкая, он сделал выбор:

— В темную комнату не надо, нет…

— Тогда принеси тапочку, я тебя буду пороть.

Жоаозиньо отправился медленно, с опущенной головой, чувствуя всю тяжесть своего преступления. Воротясь, он всё еще сжимал в левой руке петуха святого Петра, а в правой нес одну тапочку, принадлежащую… Виви.

— Можно этой, да? — взмолился он.

И уже протянул было маме этот невинный инструмент пыток, как вдруг одумался, отдернул руку, замер… И с печальным лицом, с умоляющими глазами, тонюсеньким голоском, прерываемым слезами и страхом, предложил:

— Я сам себя выпорю, ладно, мамочка? Я хорошенько выпорю. Я обещаю, что изо всех сил выпорю! Ладно, мамочка?!

Убедившись, что ничего не получается, Тати перестала ловить лучик, растянувшийся на траве. Только пальцы отбила о землю: у лучика, оказывается, вовсе не было тела.

Она теперь увлеклась водой. Хотела взглянуть, удастся ли вынуть хоть кусочек пруда, но почему-то стоило поднять руки, — и зеркальце, которое она держала в ладонях, совершенно менялось и утекало, капая сквозь пальцы. А на поверхности пруда не оставалось даже царапинки!..

Первый раз в жизни Тати играла с водой, и желание ее было — ухватить ее побольше, раскрыть ее тайну. Она так увлеклась, что крики: «Тати, где ты? Оставь это, девочка!», исходящие из окна, даже не долетали до ее ушей.

Ну а тут еще ветер поднялся. Но с ветром — Тати уж знала — дело безнадежное: он никогда не давался в руки, даже не позволял взглянуть на себя, хотя везде и всюду напоминал о своем присутствии. Ах, уж этот ветер!..

Прежде чем идти домой, Тати бросила пригоршню брызг на себя — на лицо, на платье, как женщина, которая душится.

Когда настала ночь, Мануэла упала на свою постель, не ответив на несколько вопросов дочери относительно воды, которая ту так занимала. Зарывшись под одеяло, Тати повторила матери свои последние заказы на завтра: тележку и уточку, такие, как у мальчика с соседнего двора.

— Этот мальчик, у которого тележка, ел такие конфеты — знаешь, мамочка? Не поверишь!.. А бумажки — красота! Здесь все едят много даже леденцов, я нахожу…

— Спи, Тати.

— Здесь хорошо.

— Спи…

Море было бы видно во всю свою широту, если бы не небоскреб. Прочие важные персонажи в жизни Тати — подружки из предместья, откуда они с матерью переехали только сегодня, заплясали в эту минуту у нее в памяти. Целая толпа детей, отступившая куда-то в пыль, в туман, в ночь… Тати не спалось… Зато мать одолевал сон. Измученная, она решила, что разбираться на новом месте начнет завтра. Район показался ей очень изменившимся по сравнению с тем временем, когда, шесть лет назад, она шила для одной богатой семьи, проживающей здесь, а Тати только собиралась появиться на свет. Отец Тати женился потом на другой и уехал в Европу. Зачем думать о грустных вещах?..

— Мамочка, это море шумит, да?

— Да. Не бойся, спи…

Мать ошиблась. Тати вовсе не боялась, напротив, она страстно ждала, что опять рассветет, и можно будет побежать на пляж и подойти совсем близко к волнам. И когда мать уже спала, Тати всё лежала с открытыми в темноте глазами и жалела, что теперь они будут жить по-другому, далеко от всего. Пригородные поезда здесь не ходят… Зато вот море… Оно слышалось так явственно и так близко, что, казалось, комната плывет куда-то в темноте…

Когда на следующее утро девочка открыла глаза, полоса солнца резала пополам тело спящей матери. Тати подождала, пока она проснется. Вместо того чтобы просто разбудить ее, она стала делать разные легкие шумы, как бы случайно. Вопросы, которые она намеревалась задать матери, нетерпеливо скапливались у нее в горле. Тело Мануэлы, укрытое одной простыней, разделяло кровать на две половины, как белая стена. Тати вообразила, что по другую сторону лучше; перелезла через стену и обосновалась на другой стороне. Ей понравилось. Она засмеялась. Хотела повторить свое сальто-мортале и снова перешла живой холм по долине талии. Ух ты! Да эта мама никак не просыпается. Большая такая. Поскольку мать начала, наконец, просыпаться, Тати запрыгала на постели, хватая ее за щеки, покрывая поцелуями, обрушивая на нее град слов и вопросов.

— Мамочка, ты можешь родить мне утеночка?.. А я уже проснулась, уже по коридору ходила, до самого конца… Какой наш дом смешной! А ты позволишь мне сейчас к морю пойти?

Вскоре маленькая фигурка уже вертелась под ногами у рыбаков, тянущих сеть.

Так в районе еще одна девчушка объявилась? Ее гладили по голове, брали на руки, уличные торговцы протягивали ей апельсин с лотка.

Два раза мать испугалась, что ее похитили: местные шоферы завели привычку сажать ее рядом с собой на сиденье в качестве талисмана. Портниха сначала ужасно беспокоилась, потом привыкла и махнула рукой.

— Слушай, дочка, если ты всё время будешь околачиваться у моря, рыбаки когда-нибудь примут тебя за рыбу, поймают и в корзину бросят.

Тати слушала с напряженным вниманием. Оказаться в корзине вместе с другими рыбами — как интересно!

— А потом, мамочка?

— Потом… Они тебя с лотка продадут.

Тати вся затрепетала, чувствуя себя уже проданной с лотка. Едва сдерживая слезы, пыталась она представить себе дальнейшую свою судьбу.

— Почистят, сварят или, может, обжарят в сухарях… — объяснила мать.

— А потом, мамочка, потом?

— Ну, потом на стол подадут, может, запеченную в пироге, а может, под майонезом, это уж как положено…

Крики мальчишек на тротуаре прервали горестные переживания Тати. Она быстро слетела вниз, едва не кувырком. Уже на последней ступеньке крикнула она последний свой вопрос:

— А может, еще не продадут? А, мамочка?

Это был час, назначенный для сбора всех кукол в тупичке за домом. Несколько девчонок робко подошли, прижимая к груди чудовищно грязных кукол. Тати, взяв на себя обязанности хозяйки, располагала их рядышком на земле, как членов одного большого семейства. Тряпичные негритяночки чинно сидели рядом с фарфоровыми блондинками, а дальше уже шла смешанная индейско-мулатская колония из кукурузных початков. Одна малышка всё не хотела отдавать свою тряпичную подругу, крепко прижимая ее к груди… Но в конце концов решилась и отдала. А вот девочка в окне шестого этажа так и не сошла к ним, только смотрела с грустной завистью. Дети внизу махали ей и кричали: