Жоржи Амаду - Где пальмы стоят на страже...

— Канареечки, мамочка, смотри — поют, прыгают, смотри!

И сразу же сделала свой выбор:

— Я хочу эту, мамочка, самую желтенькую… Поспелее…

Господи! Не хватало теперь только аквариума с рыбками!.. «Красота-то какая, мамочка! Ты мне ведь всех купишь, да? Не сегодня, в другой раз…»

Тати задыхалась от волнения…

Потом они проходили мимо поликлиники, и Тати, нахмурясь, сказала, что здесь «пахнет доктором Алмейда», который ей миндалины вырезал. Потом с ужасом подняла глаза на мать: неужели ее опять на пытку ведут? Она вдруг стала тихенькая, как мышка, и некоторое время они продолжали свой путь в молчании: Мануэла входила в магазины, здоровалась, спрашивала о цене. Опасность миновала… Тати вздохнула свободнее. Мама такая храбрая и такая красивая, все любуются ею, и она так уверенно идет и не боится заблудиться в городском лесу!

Очень замечательная мама! Тати была ею восхищена. Девочки из их квартала иногда спорили, у кого мама важнее и красивее. Как-то раз во время такого спора на углу остановилась, ожидая автобуса, шикарно одетая женщина, и одна из девочек, указывая на нее, крикнула с гордостью: «Вот там — моя мама, посмотрите!..» Девочки посмотрели в испуганном почтении: да, туалет богатый! Тати смотрела на нарядную женщину долго и печально. И вдруг, просияв, крикнула: «А кто ей платье шил? Моя мама! Вот». — «Ну да? Врешь!» — «Нет, не вру! Вот увидите!» — и Тати, перебежав улицу, остановилась перед незнакомкой и спросила: «Разве не моя мама вам платье шила, красивая тетя?» Сеньора притворилась, что возится со своей сумочкой, лорнетом и перчатками. «Мама ведь шила, правда?» Подошел автобус, женщина спешно села в него, немножко смущенная. Тати крикнула вслед уходящему автобусу: «Моя мама шила, да, моя мама!»

Так как спор закончился скандалом, Мануэла заперла Тати в комнате и забыла о ней. Потом удивилась, что в доме так тихо, и пошла взглянуть, что делает дочка. Тати сидела перед зеркалом, закалывая волосы шпильками, размазывая по щекам румяна, и, жеманно поводя плечиками, изображала знатную даму. Мануэла засмеялась. Тати, застигнутая врасплох, стала плакать: скучно, куклы все поломаны, подружки в школе. Кажется, хочется есть. Нет, спать.

Тати уснула. Сквозь сон слышала она еще какой-то разговор между матерью и соседкой. Не поняла чего-то. Спросила что-то сквозь сон, Мануэла сказала, что объяснит после, когда Тати вырастет.

Столько уже вещей накопилось, которые ей объяснят, когда она вырастет…

Стояло ясное утро. Няни вывезли в колясочках детей на прогулку. Тати подходила поиграть с «младенчиками», но ее гнали по причине грязных рук. Так что пришлось пойти играть с волнами. И вдруг пляж опустел. Всё побежало. Колясочки понеслись через улицу, подгоняемые испуганными нянями, мгновенно исчезая в подъездах. Некоторые, которые шили или вязали на скамейках бульвара, поднялись и, схватив детей, заспешили прочь. За ними — другие, еще другие. Кто-то бросил на бегу, что «чудище Фебронио» убежал из тюрьмы и разгуливает по всему кварталу. Весть эта произвела тем большее впечатление, что небо внезапно потемнело и ветер погнал по морю огромные волны. Окна со стуком закрывались. Чудище, наверно, уже близко… И вероятно, ест детей…

Тати осталась одна на берегу, испуганно глядя в море и ожидая, что оттуда подымется чудище Фебронио… Что только не прячется в море… Дети все ушли, Тати чувствовала себя одиноко, слезы душили ее. Даже волны, казалось, гнали ее, бежали за ней по песку. Служанка из соседнего дома, схватив ее за руку, увлекла за собой:

— Фебронио на свободе, а ты тут одна гуляешь! Беги скорей домой!

— Что с тобой, доченька? — спросила Мануэла, когда Тати ворвалась в комнату, побелевшая от страха.

— Фебронио, мамочка, Фебронио убежал какой-то!.. Все говорят… Это леший, да, мамочка?.. Можно мне к тебе на колени? На одну коленку только? Ладно?

Мануэла взяла дочку на руки…

Как-то раз, еще на рассвете, под окном послышались отчаянные крики негритяночки Зули. Тати спешно спустилась вниз. Оказывается, кукуруза и фасоль принялись, и нежные росточки показались из земли. Тати охватило восторженное безумие.

Выросли! Родились! Живые! Прыгая от радости на одном месте, она не могла отвести глаз от нежных ростков.

Схватив за руку негритяночку, она пустилась в пляс, и обе долго исполняли какой-то дикарский танец вокруг своей «плантации». Много дней подряд Тати, кипя от нетерпения, едва рассветет, кубарем скатывалась по лестнице взглянуть, «как они развиваются». Объятая энтузиазмом, она хватала за руки прохожих и без всяких объяснений тащила за собой показать свою кукурузу и свою фасоль. Один англичанин с серьезным лицом, рано отправлявшийся на работу, не стал противиться и, ведомый маленькой ручкой, был доставлен на «плантацию». Мать сказала потом:

— Мужчины не интересуются всем этим, доченька. Они всегда заняты…

Как-то раз, когда поднялся сильный ветер, Мануэла, приблизившись, чтоб закрыть окно, увидела Тати и негритяночку, сидящих на корточках в палисаднике.

— Тати! Скорее домой! Сильный ветер!

— Приду, мамочка, я жду, чтоб ветер улегся.

— Так потому и надо домой, что ветер.

— Ты разве не видишь, что ветер хочет поломать мою плантацию!..

Застыв на корточках, Тати обеими руками обнимала тоненькие стебли своей кукурузы. Негритяночка взяла на себя защиту фасоли. Ветер наконец улегся, кукуруза и фасоль были спасены, и Тати поднялась домой, смутно думая, что хорошо бы взять кукурузу и фасоль домой и посадить возле кровати — так они всегда будут на глазах.

Приближался Новый год, и у портнихи прибавилось заказов. И все торопили. Некоторые заказчицы приводили с собой девочек, разряженных, как куклы.

Тати разглядывала их, звала играть, предлагала показать «плантацию». Но они ничего не отвечали и оставались неподвижны. Тати решила, что все они, наверно, дурочки.

За шитьем или согнувшись над модными журналами, Мануэла редко вспоминала о дочери, которая иногда казалась ей препятствием на ее пути, а иногда просто для нее не существовала… Тати жила своей жизнью… Как-то раз, когда внезапно надвинулась гроза и в комнате вдруг сделалось темно, Тати перепугалась:

— Наша комната вянет, мамочка!

Портниха зажгла свет. Почему же все-таки днем — и вдруг ночь? Тати была взволнована:

— Мамочка, давай играть в то, что мы спать легли! Шутя, ладно?

Мануэла не ответила… Как жалко! Ведь редко бывает, чтоб днем — ночь. «Мама никогда не играет со мной», — подумала Тати печально.