Доан Зиой - В джунглях Юга

— Учитель идет! — первыми закричали дети.

Все расступились, давая дорогу вышедшему из лодки человеку лет сорока, в рубашке с короткими рукавами и в подвернутых выше колен черных брюках.

— Посмотрите-ка, учитель, что за чудище?

Старик, до этого высказавший догадку о «помеси», первым подошел к учителю.

Все разом зашумели и тут же затихли. Учитель вынул из кармана и протер очки и, наморщив лоб, стал со всех сторон разглядывать животное.

— Это варан! Точно варан! — наконец сказал он и кивнул, словно подтверждая свои слова.

В толпе зашумели.

— Говорил же я, что варан, — торжествовал кто-то, — не верили!

— Ну! Варан такой не бывает, этот прямо с крокодила величиной!

Учитель улыбнулся. Добрая улыбка сделала еще более симпатичным его открытое, спокойное лицо. Он несколько минут внимательно разглядывал животное, потом спокойно сказал:

— Этот варан действительно непомерно большой. В сорок втором, когда я учительствовал в Долине Тростников, там поймали одного, длиной в три метра шестьдесят сантиметров. Это уже второй, которого я вижу своими глазами.

— А мясо его есть можно, учитель? — высунул кто-то голову.

— Можно, как и обычного варана, — кивнул учитель, приподнимая очки. — Да, только второй раз такого вижу. Значит, очень редки они. Наверно, в других краях живут. Вот этот, может, большим ураганом унесен, зацепился на бревне и переплыл море… [55] На островах Малайского архипелага часто встречаются подобные пресмыкающиеся. Их называют варанами, по-местному — ки-да. Есть такие, длина которых достигает 4 м ; они могут проглотить большую косулю и напасть на человека. Они огромны по размерам, но яйца несут маленькие, величиной с гусиное. Через два месяца после того, как вараненок вылупится из яйца, он уже может сам добывать себе пищу, а в 4–5 лет одним ударом хвоста убивает кабана или крупную косулю. (Прим. автора.)

Все зашумели.

— Тише, дайте послушать, что учитель говорит! — прикрикнул кто-то.

— Продолжайте, учитель!

— В предыстории человечества, — подождав пока все затихли, начал учитель, — были огромные чудовища, и среди них такие, чей вес достигал пятидесяти тонн, но сейчас они все вымерли. Они могут жить только в определенных благоприятных условиях. Изменение климата, постепенное остывание земной коры привели к тому, что навсегда исчезло много видов животных и растений, и теперь люди находят только их скелеты или следы в окаменелостях, выкопанные из-под многих слоев земли…

Поднялся шепот. Эти слова — земная кора, окаменелость и другие — были новыми и непривычными. Но люди так уважали учителя, что многие даже старались вставить пару словечек, показать, что им все понятно.

Учитель снял очки, лицо его было сосредоточенным и серьезным.

— Откуда бы они ни появились, — сказал он стоявшим вокруг людям, — какими бы ужасными ни были, если мы станем держаться друг друга, они нам не страшны.

Я понял, что учитель говорит о наших врагах. Он как будто хотел еще что-то добавить, но обернулся на внезапно раздавшиеся на берегу крики.

«У кого это голос визгливый, как у Толстухи?» — подумал я и посмотрел туда. Это и в самом деле была Толстуха.

— Даю сто пиастров за желчный пузырь варана! Даже двести!

Все такая же толстая, она тянула вверх пухлую руку с зажатой в ней кредиткой с красным слоном [56] Бумажные деньги, выпущенные дополнительно Индокитайским банком во время японской оккупации. Во время войны Сопротивления мы временно использовали эти деньги, снабженные нашей печатью, тогда как в оккупированных зонах ходили зеленые кредитки. (Прим. автора.) , на ходу вытащила из расстегнутого кармана еще одну кредитку и размахивала уже двумя.

— Тетушка! — бросился я к ней.

Толстуха, ойкнув, радостно заулыбалась, пухлой рукой с кредиткой хлопнула меня с размаху по плечу так, что я чуть не упал, и, кивнув мне с таким видом, словно говоря: «Подожди минутку», стала протискиваться в середину.

Ко потянул меня за руку:

— Это твоя тетя?

— Да нет, она мне на самом деле не тетя. Это хозяйка харчевни у Трех Каналов, я был у нее подавальщиком.

— Домой пора, — насупился вдруг Ко. — Пошли, вон торговая лодка уже пришла. Мама небось все глаза уже проглядела!

— Ты не хочешь посмотреть, как будут варана разделывать?

— А чего смотреть! Пошли домой, поедим и в лес еще сегодня успеем.

Толстуха, с удрученным видом оглядываясь, искала меня.

— Ан, ты никого здесь не знаешь? Попроси, чтоб купили для меня желчный пузырь. А то мне они не продают!

— Значит, они вообще не будут его продавать!

Она тяжело вздохнула и с сожалением причмокнула губами. Я вспомнил Ба Нгу.

«У твоей хозяйки, — говорил он, — слабая печень [57] Плохая, слабая печень — во Вьетнаме символ робости, трусости; по народному поверью, чтобы устранить этот недостаток, нужно есть печень и желчный пузырь животных. . Старуха больше всего боится самолетов. Всегда ищет, где бы раздобыть желчный пузырь!»

Я спросил хозяйку о ее житье-бытье, но она, вконец расстроенная, отвечала сбивчиво и невпопад.

— Ну, а ты-то теперь где? Что делаешь? Хорошо ли тебе? — спохватившись, затараторила она, и на смешном толстом лице снова заиграла добрая улыбка. — Поехали со мной, Ан! Лучше, чем у меня, тебе нигде не будет.

— У меня здесь мама и отец! — засмеялся я.

— Ну?! Значит, своих встретил?

— Ага, встретил!

Ко так заулыбался, что я сразу понял, почему только что он упорно тянул меня домой.

Толстуха начала жаловаться на трудную жизнь, на то, что теперь нельзя устроиться спокойно на одном месте и открыть торговлю. Она поохала еще немного и, окончательно убедившись, что купить ничего не удастся, села в лодку и уехала. Несмотря ни на что, я относился к Толстухе очень сочувственно и очень часто с благодарностью вспоминал ее заботы обо мне в первые дни моих скитаний.

Мы с Ко купили керосин и, закатав брюки повыше, пошли домой кратчайшей дорогой — прямо по застойной, коричнево-зеленой воде через мангровый лес. По дороге мы говорили о гигантском варане.

— Эх, не взяли с собой Луока! — пожалел Ко. — Как ты считаешь, один на один он бы с вараном справился?

— Не знаю…

— Как это не знаешь? Ведь он даже тигра не боится! Ан, как ты думаешь, — вдруг снова спросил он, — этот варан, он в одиночку сюда приплыл, больше такого здесь нет, правда?

— Все по паре живут. Кто знает, вдруг вот тут нас еще один поджидает…

— Не говори так! — испуганно оборвал меня Ко и, поспешно прошлепав по грязи вперед, пошел один, с независимым видом помахивая бутылью с керосином.

Мангровый лес был густой и огромный, деревья его стояли как гигантские свечи на высоких, в три-четыре метра, ходульных корнях. Эти корни, словно руки, выброшенные из стволов, вцепились в ежедневно заливаемую водами морского прилива землю. Под ними не было ни единой травинки и лишь кое-где виднелись опавшие листья, еще не унесенные приливом. Солнечные лучи, проникавшие через густой, толстый слой плотных ярко-зеленых листьев, золотистыми зайчиками падали на илистую землю, испещренную следами кишащих тут мелких крабов и креветок. В прилив вода доходила до колен, и мы тогда ватагами, человек по шесть-семь, ловили здесь крабов и креветок, а потом, дурачась, гонялись друг за другом, проскальзывая под «руками мангров», бросались комьями грязи, брызгались и поднимали шум на весь лес. Тогда мне казалось, что мангровый лес оживает и поднимается, словно вырастает из моря. Но когда я проходил здесь один, и вокруг было пустынно и тихо, я глядел на мутные илистые волны у шероховатых корней мангров, и мне казалось, что лес медленно погружается в хлябь, на дно морское. Тогда становилось так страшно, что я, громко крикнув, чтобы подбодриться, во весь дух мчался к какому-нибудь жилью поблизости.