Андрей Хршановский - Синие горы

Она посмотрела на его лицо, теряющееся в темноте, на большие руки, лежащие на перилах. Кто-то невидимый прошел мимо, скрипя триконями по гальке.

И вдруг сердце у Нины сжалось и к горлу подступили слезы. «Как же это?.. Все так хорошо — и плакать?.. — подумала она. — Почему?»

«Жду ль чего? — поет Игорь. — Жалею ли о чем?..»

«Жду ль чего? Жалею ли о чем?..»

Группа в утвержденном составе побывала на тренировочном восхождении и получила схоженность. Вышли, когда небо только светлело на востоке и звезды еще не угасли. По утреннему холодку идти легче. Начальник спасательной службы придирчиво, как у новичков, проверил снаряжение и продукты и, подобрев, пожал всем руки:

— Ну, желаю…

Он, поеживаясь, посмотрел им вслед, потом на небо. День обещает быть приличным. По радио тоже была принята благоприятная сводка. Но начспас по опыту знал, как изменчива бывает в горах погода, и недаром метеостанции длительного прогноза не дают. Так, на день-два, не больше.

Нина откинула полу своей палатки и тоже смотрела вслед уходящим. Она хотела, чтобы Игорь обернулся. Нет, не оборачивается. «Правильно, — успокоила она себя, — он же просил не провожать».

— Что, Ткаченко, не спится? — спросил начспас.

— Жарко что-то, — смутилась Нина. — Утро такое хорошее!

— Жарко? — удивился начспас. — Мне так холодно…

Вчера вечером шел дождь. Трава и деревья были еще мокрые, воздух — сырой, влажный.

Пока шли по тропе до Голубого ручья, вымокли по пояс. Липкие, холодные брюки приставали к телу.

Вода в Голубом ручье действительно с синевой, но заметить это можно только в «ваннах» между камнями, где она не разбивается в пену. Подстилающие породы здесь крепкие — диабазы и базальты; вода не мутится и имеет окраску льда, из которого родилась.

Вверх по тесному ущелью Голубого ручья тропа идет недолго. Черно-зеленые мокрые базальтовые скалы местами стискивают ручей, и тогда он, прорезав в них щель, падает водопадом. Такие места приходится обходить, залезая на скалы, а потом спускаясь с них. Здесь все мрачно и сыро. Даже солнце кажется не таким ярким. Кончается лес, кончается и тропа; начинаются осыпи и старые морены, поросшие редкой и низенькой высокогорной травой. Когда-то ледник доходил досюда.

Со всех успело сойти три пота, но вот перед глазами, засыпанный черными обломками скал, встает язык ледника, а за ним и сам ледник, изорванный сотнями трещин. Кое-где из-под ледника выглядывают сглаженные льдом скалы — «бараньи лбы». По ним можно проследить направление уступа, на котором ледник разорвался. Здесь лед «падает». Такие места и называют: ледопад. Справа и слева встают отвесные черные скалы. Выйти по ним на гребень невозможно.

Высоко над ледопадом, как нос корабля в воду, врезается в ледник отрог гребня. У его подножия видна небольшая полочка.

— Там заночуем, — говорит Прохоров. — Воды, правда, не будет. Ну, Саша… Пойдешь первым. Путь запомнишь, — улыбается он. — Надеть кошки…

В первой связке Саша Веселов и Турчин, во второй — Прохоров, Коля Петров и Кабанец. В лабиринте трещин группа движется медленно. Не везде пройдешь и на кошках. Вдруг вырастает гладкая ледяная стена. Надо рубить ступени, чтобы перебраться на острую ледяную перемычку и по ней двигаться дальше. Далеко внизу под ногами темная спокойная вода. Упадешь — сомкнется, и все будет, как было. Саша Веселов забивает ледовый крюк и пристегивает к нему через карабин [3] Карабин — металлическое кольцо с автоматической защелкой, сквозь него пропускают веревку при страховке. веревку. Потом вырубает во льду карман-зацепку для руки и только после этого рубит ступень. Это тяжелая работа. Лед крепкий, рука быстро устает. Осколки льда с шорохом падают по трещине и звонко шлепаются в воду. Одна за другой ступени опоясывают ледяную стену. Тот, кто идет сзади, углубляет их, выравнивает. Когда Саша останавливается передохнуть, он слышит, как у него в висках стучит кровь. На солнце тает лед, и капли падают — кап-кап-кап, — сливаясь в маленький ручеек. Он бежит по льду и, соединившись с десятками таких же, приобретает силу и, вдруг просверлив лед, уходит вниз.

«Урр…» — ворчит вода в широкой воронке. Дна не видно. У поверхности воронки лед голубой, дальше — ярко-синий, а там, в глубине, — страшная чернота. Поток промчится подо льдом и вырвется на свет уже рекой.

К скалам подошли под вечер. Только успели поставить палатки, — спустилась ночь. Игорь за один день осунулся и жаловался на головную боль.

— Ничего, пройдет, — сказал Прохоров, но освободил его от работ по устройству лагеря.

Коля Петров внешне был слабее всех. Тонкий, худой, порывистый, он тратил энергии всегда больше, чем следовало. Когда Коля первый раз попал в лагерь, ему трудно было приноровиться к сложившейся альпинистской манере двигаться неторопливо, мягко, размеренно. Его все любили за честность, прямоту, ясный, всегда немного удивленный взгляд, ничем не истребимую жизнерадостность и оптимизм.

В таком переплете, как сегодня, он так же, как Игорь и Кабанец, был впервые и устал, но ощущение победы окрыляло его.

— Завтра пораньше на вершину — и в лагерь, — весело говорил он, склонившись над примусом. — Игорь, протяни соль.

— Не кажи гоп… — спокойно заметил Кабанец.

— Посмотрим… — улыбаясь, сказал Прохоров. — Как пойдем…

— Да, — покачал головой Коля, — тут, конечно, не побежишь. — Он посмотрел вниз, туда, где в сумерках еще виднелся ледопад.

Ел Игорь с аппетитом, и Прохоров, который уже думал: «А не оставить ли его с Колей Петровым здесь?» — успокоился.

— Прошла голова? — спросил он Турчина.

— Да, как будто, — ответил Игорь, запуская ложку в котелок.

Саша Веселов подложил на его место в палатке кое-что из своих теплых вещей, чтобы Игорю было помягче.

Все забрались в палатки. Некоторое время еще было слышно, как Николай Григорьевич что-то говорил Кабанцу, потом они затихли. Приплыло вечернее облако и укрыло туманом скалы, ледник и две маленькие, какие-то очень одинокие палатки.

Усталым спится хорошо, но Игорь заснул не сразу. Он вспомнил Нину в тот вечер на веранде, Зою, потом своего дядьку, который баловал его в детстве, да и теперь. С закрытыми глазами он видел лед, лед, черные трещины; вода пропадала в синей воронке… «Завтра будет еще труднее, — неспокойно подумал он, засыпая. — Я-то мог бы и не ходить. Сам напросился».

По давно сложившейся привычке Прохоров просыпался в горах еще до восхода солнца. Он откинул полу палатки и выглянул. Облака опустились, и палатки теперь были над ними. Сквозь разрывы внизу чернела долина. Там была еще ночь. А над горами и над облаками занималась ярко-алая холодная заря.