Андрей Хршановский - Синие горы

Перепрыгивая с камня на камень, я приблизился к Николаю. Он встал из-за этюдника навстречу, но широко открытыми глазами смотрел мимо меня, вверх, на гребень Аутки.

— Тур!.. — драматическим шепотом сказал он. — Смотри!

Я оглянулся. По острому гребню, ведущему от перевала к вершине, осторожно, но уверенно пробиралось рогатое существо.

— Какой же это тур? — улыбнулся я. — Это домашнее животное. Понимаешь? Козел. Вероятно, на той стороне стадо пасется. А этот, подлец, наелся, и его вверх потянуло. Отчаянный, должно быть, козел. Видишь, у него один рог сломан?

— Но что ему там нужно? Он ведь сорвется!

— Может быть.

Козел между тем подобрался к жандарму на гребне, приподнял передние копытца и примерился. Его силуэт четко вырисовывался на фоне синего неба, по которому с юга надвигалась на Аутку пепельно-серая по краям грозовая туча.

— Давай-ка собираться, — сказал я. — Гроза идет.

Но в это время на гребне вслед за козлом показалась фигурка маленького человека, и это заставило нас забыть о своих наполовину собранных рюкзаках. Я прекрасно понимал, что значит идти одному без страховки по такому острому гребню, который, вероятно, и на другую сторону падает отвесно.

— Назад! — закричал я. — Убирайся назад!

Но на гребне, вероятно, был сильный ветер, относил звуки, и человечек ничего не слышал, потому что сделал еще несколько шагов вперед. Он протянул руку таким жестом, которым подзывают собаку: «На, на…»

Козел повернул голову и застыл, видимо размышляя. Потом отрицательно мотнул бородой и ловко, в несколько скачков взобрался на жандарм.

Фигурка на гребне с минуту была неподвижной. Но вот она погрозила козлу кулачком и, балансируя руками, двинулась вслед за ним. Мы не кричали больше: если человечек нас услышит, это отвлечет его внимание, он оглянется, потеряет равновесие и упадет.

Козел нагло посматривал вниз с вершины жандарма.

Николай сжал кулаки.

— Скотина! — сказал он, глядя на него с ненавистью. — Слушай, — Гром повернулся ко мне, — мы должны помочь: ведь он убьется, мальчишка! Что делать? А?.. Что делать?

А что можно было сделать? Не было никакой надежды забраться на гребень в лоб. Я молчал.

— Эх ты, — презрительно и гневно сказал Николай, — альпинист!.. Я пойду, пусти!..

Я схватил его за руку.

— С ума сошел! Тут никто не влезет. И потом… все равно будет поздно!

Мальчик уже подошел к жандарму. Он ощупал скалу вытянутыми вверх руками, отыскивая зацепки, и полез. Это было поразительно, но он забрался.

Туча захватила вершину Аутки, и над жандармом, опускаясь все ниже, клубились ее зловещие черно-серые лохмотья. Стало очень тревожно. Озеро почернело.

На наших глазах мальчик поймал своего козла за рог и колотил его рукой по бокам. Козел, приседая на задние ноги, соскользнул с жандарма обратно на гребень и остановился там, дожидаясь хозяина. Мы видели, как мальчик осторожно, распластавшись, начал спускаться (а это в лазании по скалам самое трудное и опасное). Мы видели, что на середине пути нога его не нашла опоры и все тело поползло вниз. Мы все это видели и ничем не могли помочь…

А туча, колыхаясь, опустилась еще ниже и, как занавес, скрыла и жандарм, и мальчика, и козла, и весь гребень. Первые тяжелые капли упали нам на лица, и с низкого неба струями ринулась вода. Она разбивалась о камни, пузырилась в озере, текла по щекам Николая. Он стоял неподвижно, вглядываясь в то место, где недавно было синее небо, белые скалы гребня и этот мальчик.

— Погиб?.. — сухо и как-то деревянно спросил он.

— Пойдем, — сказал я, сдувая с губ воду. — Только скорее. Может быть, он еще жив, если ему удалось задержаться на том склоне. Сюда он не падал.

Мы вскинули мокрые рюкзаки. Я взял у Николая этюдник. Чтобы сократить путь, мы, не спускаясь вниз, траверсировали склоны, перелезали через скользкие скалы, перепрыгивали вздувшиеся ревущие ручьи. Но удивительное дело: Николай ни разу не упал, не оступился. Мы шли наугад, потому что сплошная серая завеса дождя не позволяла видеть ничего дальше нескольких метров. Ветвистые молнии опоясывали низкое небо, мгновенно от страшных взрывов грома содрогались горы.

Я не подозревал, что у такого непривычного к невзгодам человека, как Николай, окажется столько энергии. Когда я ненадолго останавливался, выбирая путь, он торопил меня.

Наконец мы вышли на тропу и, хотя по ней неслись нам навстречу мутные потоки, идти стало легче. У перевала дождь ослабел. Гроза уходила на север. Я достал веревку, и мы, связавшись, вступили на гребень Аутки. По мокрым скалам идти надо было очень осторожно. Дождь совсем прекратился, но мы вошли в облако, окутывающее Аутку. Шаг за шагом, с трудом различая лишь место, куда ставить ногу, шли мы по острому гребню.

На последнем, особенно опасном участке я остановил Николая. Он мог упасть сам и сорвать с гребня меня. Я еще раньше объяснял ему принципы страховки, а теперь повторил их, перекинул веревку через выступ скалы и сказал:

— Иду.

— Иди, — ответил мне Николай.

Жандарм возник из тумана так неожиданно, что я чуть не уткнулся в него. На гребне и на жандарме никого не было. Я попробовал немного спуститься на южный склон. Нога моя нашла опору. В полутора метрах от гребня была узкая полочка, а дальше скала обрывалась вниз так же круто, как и к озеру. Полка тоже была пуста. Как я ни вглядывался, я не мог различить следы крови. Впрочем, их мог смыть дождь.

В южную долину Николай спускался тяжело. Нервное напряжение покинуло его, он спотыкался. Мы насквозь промокли, а становилось холодно. Надо было скорее добраться до леса, развести костер и обогреться.

Тучи понемногу разошлись. Выглянуло вечернее солнце. Оно садилось за горы и уже не грело. Обрывки облаков ползли над лесом, цепляясь за верхушки пихт. Ушло облако и с Аутки. Она теперь была красной от заходящего солнца.

Под перевалом, у слияния рек, мы увидели серую драночную крышу и дымок над ней. Это был балаган — так называют здесь временные летние постройки, где живут пастухи.

— Дойдешь? — спросил я у Николая. — Там и обсушимся.

— Дойду, — безразлично сказал он.

Поднималась ночь. В горах она именно поднимается из ущелий к вершинам, которые первыми встречают солнце и последними с ним прощаются. Сквозь щели в стенах балагана просвечивали лучи красноватого пламени, отчего он казался сказочным и воздушным: вот-вот улетит куда-то.

Мокрая одежда прилипала к телу. Холодный ночной ветерок потянул откуда-то сверху и зашевелил темные лапы пихт. Николай шел из последних сил. Я видел, что он уже и не пытается унять дрожь, которая порывами сотрясала его тело.

«Но сейчас все кончится, — думали мы, — постучимся у дверей, попросим приюта». Я забыл, что в горах пришельца всегда встречают собаки. И на этот раз нам навстречу поднялись две черные овчарки величиною с молодого льва, только повыше ростом. Они тихо и поэтому особенно грозно зарычали. Я сообразил, чем это может кончиться, и уже собирался вместе с художником становиться на четвереньки, — таков единственный верный способ озадачить псов и избавиться от их нападения, — но дверь балагана отворилась, и на пороге появился однорукий человек. Он, по-видимому, сразу все понял, — и то, что мы устали, и то, что промокли во время недавней грозы.