Ксения Львова - Настойчивый характер

- Побыть бы тебе разок под бомбами, - сказал Вася, - хотя бы у нас в Краснодаре. Посмотрел бы я, как ты стал бы писать каждый день, доблестный Карим Ишматов.

- А,- махнул рукой Карим, - Рузимат смелый парень, Абдували смелый парень. Подумаешь, бомбы испугались.

- Значит я, по-твоему, трус? - вскочил Вася.

- Давайте, друзья, без склоки, - послышался спокойный голос с дальней койки.

В комнате наступила тишина. Каждый по-своему старался воскресить в памяти ушедших на фронт товарищей.

Ушли на фронт двое: любимец всей группы, маленький чернобровый Абдували Таджиея, и рослый широкоплечий весельчак Рузимат Халиков. Уехали они неожиданно. Всех поразило, как ловко они сговорились. Раньше незаметно было, чтобы эти двое особенно дружили.

В конце лета немцы двинулись к Волге. Момент был очень тревожный. Многие ученики рвались добровольцами на фронт. Рузимат - самый старший в училище - был призван в армию. Но Абдували? Никому и в голову не приходило, чтобы Абдували мог отправиться на фронт.

Поезд отходил ночью. Проводить товарищей от лица группы разрешили Васе Барвинку.

- Ты гляди, не давай в обиду Абдували. Захворает или там чего, - строго наказывал Вася Рузимату.

- На фронте не хворают. За нас не беспокойся, Вася. Ничего особенного, - сказал Абдували, обдергивая великоватую ему новенькую гимнастерку.

«Ничего особенного», - он всегда так говорил: когда, бывало, мастер похвалит его выработку или в тире выбьет он пятьдесят очков из пятидесяти возможных, или на вечере самодеятельности мастерски спляшет «Алмачу», с комической серьезностью подражая руками то сбору хлопка, то работе у станка… «Ничего особенного».

- Еду защищать твою Кубань, - сказал Абдували Васе Барвинку с площадки вагона, выглядывая из-за плеча какого-то военного. Военный обернулся.

- Ишь ты, какой защитник. Тебе бы еще подрасти надо.

- Мне семнадцать лет и четыре месяца, - сдвинув брови, сказал Абдували.

Рузимат от мысли, что его-то никто не подозревает в недостатке лет, самодовольно засмеялся…

Такими они и остались в памяти Васи: щупленький Абдували с широкими, сходящимися над маленьким носом бровями, от которых, казалось, тяжело его полудетскому лицу, и смеющийся великан Рузимат с толстыми щеками.

За полгода пришло от них только одно письмо, в самом начале. Что делалось в группе! Каждому хотелось подержать его в руках, отыскать между строк нечто особенное, героическое. Но в письме были самые обыкновенные вещи: о дороге, о волжских арбузах, о новой форме, о том, что выдают табак. Затем письмо обрывалось, а в конце стояла тщательно выведенная загадочная строка: «По вызову майора идем в штаб».

Прочитав эту строку, Карим Ишматов сорвался с места и - прямо к директору. Вернулся красный, злой. Смял в комок подушку и несколько раз бросил ее об тюфяк.

- Ну, как, получил путевку в действующую армию? - ехидно осведомился Вася,

- Молчи ты!

- Что он тебе сказал?

- Сказал: Абдували в виде исключения, больше никого не отпустит. А там, как разрешит завод… Плевать я хотел. Пишу письмо Рокоссовскому.

- Вот это правильно, - хлопнул его по плечу Вася Барвинок. - Валяй, брат. Таких писем как раз у Рокоссовского уже миллион двести пятьдесят. Он, между прочим, на все аккуратно отвечает. В ближайшие дни получишь: «Доблестный Карим Ишматов! Жду вашего прибытия с нетерпением. Без вас совсем невозможно воевать. Наплюйте на директора, выезжайте с первым поездом мягким вагоном..»

- Хочешь по уху? - замахнулся Карим.

- …«На заводе вас временно заменит Василий Федорович Барвинок»… - монотонно продолжал Вася, будто читает.

- Хочешь по уху?

- «…Покеда и он, как парень, между прочим, башковитый, не вышлет мне два миллиона сто первое письмо с разными намеками на срочный вызов».

- Хочешь? - опять замахнулся Карим.

- Ага, ты понял. Ну, ладно. Давай руку.

Письмо пришло в середине апреля. Адресовано оно было мастеру группы токарей Алексею Александровичу Соколову.

- Полевая почта, - с лукавой улыбочкой пропела Хамида, играя конвертом.

- Что ты говоришь! - вскричал Вася.

Хамида сунула письмо и, махнув косами, убежала. Через секунду выглянула из-за угла.

- Качать не надо!

А Васи и след простыл. И хорошенькая почтальонша разочарованно побрела по двору, оглядываясь на окна.

Комната наполнилась учениками. Вошел мастер.

- А подпись почему-то только одна, Алексей Александрович, - упавшим голосом сказал Вася, переворачивая последнюю страницу.

- Если он не будет читать, я ему голову оторву, - закричал Карим. - Ворочает туда-сюда.

- Ну, давайте, давайте, - сказал мастер.

Вася широко глотнул воздух и начал.

«Дорогие братья и Алексей Александрович!

В этом письме будет одна святая правда, с первого и до последнего слова.

Бывает на войне самая большая радость и самое большое горе, так узнал я.

Смерти боялись мы только пять дней. Потом мой боевой друг Абдували сказал:

- «Подумай, Рузимат, теперь от нас с тобой зависит, чтобы в Ташкенте ребята, как прежде, учились на заводе и чтобы ровным ходом шел наш любимый станок ДИП, а Алексей Александрович, родной отец наш, спокойно похаживал по цеху. И от нас зависит, чтобы в Янги-Юле моя мать спокойно сидела за прялкой, а твоя мать в Маргелане с легкой душой стояла за ткацким станком. Когда я это подумал, мне совсем стало не страшно здесь.

- А если представить себе, - продолжал Абдували, - сколько эти звери замучили нашего народа, то у тебя будет только одно желание - бить и бить! По-моему, ничего особенного, смерть совсем не страшна, Рузимат».

Не знаю, может быть мы уже здесь привыкли, или эти слова мне крепко запали в душу, только я перестал бояться.

Вы думаете, это ничего не значит? Это очень много значит - отогнать страх, когда смерть крутится вокруг тебя ежеминутно.

Удивительно, как умел успокоить Абдували.

Командир сказал:

- Сталинград нам нельзя отдавать.

А фашисты прут и прут.

Мы сначала находились в истребительном батальоне. Шестнадцатого сентября за Волгой встретили моряков в бескозырках, из морской пехоты. Они спросили.

- Кто вы?

Мы сказали. Ну, стали звать: «Идем к нам».

Командир истребительного батальона разрешил нам, и мы согласились.

Перешли мы к морякам исключительно потому, что они всегда очень веселые. На передовой, как ночь - песни. Дружные, с ними не пропадешь. Пища около штаба, приходи и бери, - ешь сколько хочешь. Хлеб, консервы… С собой не таскаешь, лучше больше гранат набрать.

Нас записали в роту разведки. Получишь задание добыть «языка» или ценные сведения - и пошел.

Осенью было особенно удобно - все небо в тучах, ночь, словно черная кошма. Таких ночей у нас не бывает в Узбекистане.

Зимой в разведку ходили в белых халатах. Ползешь балочками. Проползешь немного и оглядишься. Снег идет. Ракеты над передовой линией. Если шорох или голоса, прижмешься к земле, даже голову не подымаешь.