Лев Линьков - Мыс Доброй Надежды. Рассказы и повести

Федор Иванович с уважением перелистал «Коммунистический Манифест»; взвесил на ладони объемистый Марксов «Капитал»; шевеля губами, прочел на обложке брошюры: «Ленин. Очередные задачи советской власти». Разглядел он на полке и томик стихов Некрасова, и пушкинскую «Полтаву».

Самодельная моргалка, заправленная кабаньим жиром, чадила, еле освещая комнатушку. «Завтра днем разбейся, а выкрой время, прочитай, что пишет Ленин насчет очередных задач»,- наказал сам себе Федор Иванович и тут только заметил на стене, над дощатым столом, чью-то карточку. «Видать, кто-то из Семеновых боевых друзей». Поднес к карточке моргалку и даже крякнул от изумления: «Мать честная!..» С пожелтевшей фотографии улыбалась большеглазая молоденькая женщина в буденовке, с винтовкой в руках. «Кем же она доводится Семену - женой либо невестой?..»

Рассматривая миловидное лицо красноармейки, Федор Иванович опять и опять вспомнил своих Дашу и сынишку, и взгрустнулось: «Надолго ли застрял в тайге?..»

Наступала уссурийская весна. Днем все сильнее пригревало солнце, кое-где появились проталины, и хотя ночами прихватывал еще мороз, но над падями уже разносились голоса лебедей-кликунов. На полыньи озера опускались стаи рыболовов-бакланов. Не замедлили появиться и голенастые китайские журавли.

«Скоро цапли с ибисами прилетят,- прикидывал Федор Иванович,- снег сойдет, а там, глядишь, болота отогреются, половодье нагрянет, все размокнет, и не выберешься отсюда до самого июня. Скоро ли Кузнецов обернется?.. Даша все, поди, плачет, а может, уж и плакать перестала».

Так и не полежав, не отдохнув как следует, Дед прошел в канцелярию. Семилинейная лампа была прикручена. На стене висела схема участка заставы. Чертил ее, пользуясь советами Деда, сам Кузнецов. До гражданской войны он работал слесарем первой руки в саратовском депо и умел немного чертить. На схеме были нанесены падь Золотая, распадки и сопки, успевшие зарасти молодняком, старые просеки. Жирная извилистая линия обозначала государственную границу.

Кроме Деда и дежурного Морозова, в эту ночь на заставе находилось всего трое пограничников - двое из них спали, третий стоял часовым у ворот.

Дежурный, с явным трудом сдерживая зевоту, перечитывал газету двухмесячной давности.

- Ко сну клонит? - посочувствовал Дед.

- Клонит,- признался дежурный.

- А ты газету-то брось и голову в ведерко с водой окуни. Часового давно проверял?

- С полчасика.

›- Пора еще раз проверить.

Кротенков вышел во двор. Темнота была такая, что он с трудом разглядел стоявшего на часах Гладышева.

- Кругом ходишь?

- Кругом,- прошептал Гладышев.- Все в порядке, тихо…

Федор Иванович, прислушиваясь и всматриваясь во тьму, тоже обошел вокруг заставы. Со стороны незамерзающей речки доносился глухой говор воды; словно встрепенувшись под порывом ветра, прошумели верхушки кедров и елей; дробно постучали друг о дружку голые ветви дуба, легким хлопаньем о древко напомнил о себе кумачовый флаг над крышей.

Федор Иванович вернулся в канцелярию, хмуро бросил дежурному:

- Разбуди-ка ребят, товарищ Морозов,- не ровен час, что случится. На воле зги не видно!

Муторно было почему-то на душе, неспокойно, Дед осмотрел внутренние, из дубовых досок ставни на окнах: крепко ли замкнуты? Молодец Кузнецов, что, не мешкая, сделал эти ставни с бойницами. Такие и пуля не пробьет.

За полночь Кротенков снова решил проверить часового: не уснул бы хлопец…

В сенях была тьма кромешная. Придерживаясь о стенку, он направился к выходной двери и замер, услыхав сдержанное дыхание.

- Сдавайся, во имя господа! - прохрипел кто-то.

Сени молнией осветила яркая вспышка, грохнул выстрел.

Дед, выбросив вперед руки, ухватился за ствол чужой винтовки и рванул ее на себя.

- Давай сюда, давай! - услышал Кротенков, и в это время кто-то большой, тяжелый повалился на него.

Падая, Федор Иванович растопырил пальцы правой руки, наугад ткнул ими перед собой, угодив в глаза бандиту - кто ж иначе это мог быть! Бандит вскрикнул от резкой боли. И тут же одновременно распахнулись двери из казармы и с улицы. Сени осветили вспышки новых выстрелов.

«Прохлопали!» - промелькнуло в сознании Деда. Он лихорадочно нащупал на полу винтовку, брошенную врагом, вскочил и, не целясь, выстрелил в проем наружной двери, где только что видел фигуры бандитов. Снова кто-то истошно завопил, кто-то наткнулся в темноте на лавку, опрокинув стоящие на ней ведра с водой. Наружная дверь захлопнулась.

- Морозов, к окошку в канцелярию, Ефремов, в казарму, Мокин, к начальнику! - скомандовал Кротенков.

Он понял, что застава окружена.

Оставшись в сенях один, он поспешно задвинул на двери дубовый засов, пошарил по внутренней двери в казарму, ища ручку, и тут кто-то схватил его за ноги, пытаясь свалить.

«Притаился, подлюга!..» Дед с силой опустил вниз приклад винтовки, что-то хрустнуло, бандит коротко всхлипнул и умолк.

…До рассвета трое пограничников и Кротенков отстреливались от банды сквозь амбразуры в окнах, а на заре прискакал с границы Платон Панченко с десятью бойцами, ударил банде в тыл и рассеял ее.

Тяжел был урон, понесенный в этом первом бою. Часового Гладышева нашли у ворот насмерть заколотым - наверно, бандиты неслышно подкрались к нему сзади. Панченко - ах ты, Платон, Платон, горячая твоя голова! - навек останется калекой - пуля насквозь пробила ему бедро. Кость она не задела, но, по-видимому, повредила нерв, так как нога у Платона сразу отнялась и он чуть не плакал от нестерпимой боли.

- Насмотрелся я на такие дела. Сохнуть у него нога начнет,- сказал Дед Морозову, когда они остались одни.

Бойца Мокина контузило в голову пулей, отскочившей рикошетом от круглой, обитой железом печки, но и сам Михаил и товарищи не вдруг поняли, что он оглох.

- Что вы шепчетесь?! - закричал Мокин на Деда и Морозова, а они и не думали шептаться.

Бандиты подожгли конюшню, и в огне погибли Шесть лошадей, в том числе и кротенковская сибирка, верно служившая ему все годы его походной, партизанской жизни.

Потери банды были куда серьезнее - девять убитых назаровцев зарыли пограничники в дальнем распадке; наверняка были среди бандитов и раненые, да разве это могло служить утешением?..

Гладышева похоронили рядом с заставой, под дубом. На прибитой к стволу дощечке Морозов выжег шомполом:

«Питерский пролетарий, красный пограничник, комсомолец Степан Гладышев. Погиб на боевом посту от злодейской руки врагов революций 12 марта 1923 года.

Вечная тебе память, дорогой товарищ!..»

…Кузнецов возвратился из Никольск-Уссурийска лишь в канун апреля. За это время заставе пришлось выдержать еще один бой-бой с бандой есаула Шубина, по счастью окончившийся для пограничников без потерь. Бойцы Ефремов и Голубев задержали трех спиртоносов, обвешанных под одеждой плоскими фляжками, наполненными ректификатом. Чтобы не было соблазна, Дед вылил спирт в речку Золотую.