Лев Линьков - Мыс Доброй Надежды. Рассказы и повести

- Я за беду в ответе,- заключил Федор Иванович, рассказав Кузнецову обо всем, что случилось в его отсутствие.

- При чем тут ты, товарищ Кротенков? - возразил Кузнецов.- Пусть и не было меня на заставе, а я начальник, мне и ответ держать. Не приучен я на чужие плечи вину перекладывать - это раз, а во-вторых, на войне, к сожалению, без потерь не бывает. И плюс тоже есть - бандюков вы проучили крепко.- Кузнецов помолчал.- Знаешь, Федор Иванович, кем оказался твой японец? Жил во Владивостоке с девятьсот восьмого года, прачкой в порту работал, а перед тем окончил в Токио академию генерального штаба. Прачка в чине полковника! Ловко? И представь себе, действительно ведь, подлюга, шел на связь к Назарову с директивой насчет объединения банд в ударную войсковую группу.

- Опять интервенцию затевают? - нахмурился Дед.- Мало им под Волочаевкой да под Спасском бока намяли?

- Пусть сунутся! - Кузнецов побарабанил пальцами по кобуре маузера.- Что же ты не спрашиваешь про своего дружка Син Хо?

- Ну, ну, как он?

- На выбор ему предложили: или жить в своей фанзе, или поехать на остров Аскольд-там создают питомник черно-бурых лисиц.

- Что же он решил?

- Поехали оба на Аскольд: и отец и сын. Кстати, я давно тебя хочу спросить, что это за штука такая «тысяча смертей»? Помнишь, ты говорил, что Син Хо спас тебя после «тысячи смертей»?

- Игра самурайская,- недобро усмехнулся Федор Иванович.- Поставят тебя к стенке, выстроят взвод солдат, офицер взмахнет клинком: «Пли!» Винтовки грохнут, а ты живехонек - холостыми палили. Потом опять на допрос поведут. Пытают, пытают, видят, толку от их иголок да шомполов нет - к виселице приговорят. Повесят, у тебя аж гла-за на лоб вылезут, и в сей момент перережут веревку - живи! И опять на допрос, опять иголки и щипцы в ход. Молчишь? Решат голову отрубить, на плаху положат, палач подойдет, размахнется и ударит топором перед самым носом. И все в таком роде. Который человек нервами слабый, у того сердце не выдержит. Это вот самое и называется «тысяча смертей».

- За что же они тебя так?

- Да все пытали, сколько в Сучане в подполье большевиков осталось, да где мы прячем оружие. Я тогда из Сучанского ревкома во Владивосток пришел договариваться насчет создания партизанского отряда из наших шахтеров, и не то шпики меня выследили, не то провокатор выдал. А когда я, значит, бежал из тюрьмы и в тайгу подался, меня Син Хо укрыл у себя и вылечил. Такая вот история…

Дед не любил распространяться о своих заслугах перед революцией.

- А на дворе-то, брат ты мой, полная весна! - перевел он разговор на другое.

Весна и в самом деле наступала все дружнее. С каждым днем усиливался лет дикой птицы. Никогда еще не видел Кузнецов такого множества гусей, лебедей и уток. Правда, в ветреные, холодные дни лета вовсе не было, зато в ясную погоду птичьи стада появлялись с восходом солнца и летели до глубоких сумерек. Неумолчный шум стоял над сопками и падями. Кряканье, писк, курлыканье, шипенье, гогот-каких только птичьих голосов не наслушались пограничники!

В пасмурные дни, а особенно вечерами утки и гуси летели чуть ли не над самыми деревьями и кустами, и, по совету Деда, пограничники настреляли их несколько сот штук. Большой погреб был загодя набит льдом, и выпотрошенная дичь могла сохраняться довольно долго.

А вскоре с юга пошли стада диких коз. Они шли днем и ночью, в тайге шуршало, хрустело, между деревьями мелькали быстрые тени, и пограничники в нарядах то и дело настораживались: не нарушитель ли? Не бандиты ли?

Этих коз тоже набили изрядно. Федор Иванович научил, как их нужно свежевать, солить, коптить и вялить, как подручными средствами выделывать кожу и тачать из нее сапоги и шить брюки и куртки.

- Незаменимый человек этот Дед. Трудно будет нам без него,- с грустью говорил Кузнецов Морозову.

К середине апреля на озере взломало лед, и по ночам от него тянуло холодом, будто там открыли гигантский погреб. Но дни стояли теплые, часто шли щедрые дожди, и начались разливы. Речка Золотая вышла из берегов, затопила распадки, подступила уже совсем близко к заставе. Рана у Панченко поджила, и нужно было спешить с отъездом, пока окончательно не развезло дороги.

Для Платона сделали из козьих шкур носилки.

В помощь Кротенкову Кузнецов назначил двух бойцов. Возвращаясь на Золотую, они захватят из Никольск-Уссурийска почту и кое-что по мелочи, самое необходимое в хозяйстве.

Утром в день отъезда Федор Иванович зашел к начальнику взять письмо.

Кузнецов свернул письмо треугольником, надписал: «Саратов, Липки, дом бывший Бугрова, Петру Васильевичу Кузнецову».

- Бате, значит,- прочитал Кротенков адрес.- А гражданочке письмеца не будет? - кивнул он на фотографию женщины в буденовке.- Кем она, курносая, тебе доводится?

- Пулеметчицей у нас в эскадроне была. Под Жмеринкой погибла.- Кузнецов наклонился над столом и почему-то начал перезаряжать пистолет.

- Ты, товарищ начальник, еще в губчека бумагу напиши,- неожиданно сказал Дед.

- Какую такую бумагу?

- Ну, одним словом, пусть зачислят меня в твои помощники. Если, конечно, с твоей стороны не имеется возражений.

- Есть одно,- едва сдерживая радость, неопределенно сказал Кузнецов.

- Что ж замолчал? - нахмурился Федор Иванович.- Выкладывай!

- Бороду сбрей. Не к лицу пограничнику с таким помелом ходить. Чего раньше времени в старики-то определился?

- Сбреем…

- А как же с Сучаном будет, с семьей?

- Очень даже просто: на обратном пути заверну в Су-чан. Даша у меня в момент соберется…

К рассказам не принято писать предисловия, однако события, о которых речь будет ниже, требуют нескольких предварительных слов.

В Киргизии многие знают историю высокогорного пограничного поста Кашка-Су и, рассказывая ее, обязательно добавят, что на том месте, где стоял пост, воздвигнут памятник, на котором высечены имена семи комсомольцев-пограничников.

Если тебе, читатель, доведется побывать в тех местах, обнажи голову, суровым молчанием почти память героев и спроси свое сердце, так ли преданно бьется оно, как бились их сердца.

Дорога к «Посту семи героев» идет через Алайскую долину. По южную сторону долины возвышается Заалай, за хребтом - граница. Она извивается по ущельям, падает в пропасти, пересекает стремительные пенистые, холодные реки, круто взбирается в горы…

В апреле 1927 года в этот район, охраняемый алай-гульчинской пограничной комендатурой, вторглись из-за рубежа басмаческие банды Барбаши Мангитбаева и Джаныбека-Казы. Сотни басмачей, вооруженных старыми длинноствольными ружьями и новенькими английскими карабинами, напали на немногочисленные гарнизоны пограничных застав, стремясь прорваться в глубь Советской Киргизии.