Ока Городовиков - В боях и походах (воспоминания)

В кибитках грязь, духота. Мух столько, что иногда не видно кошмы на потолке кибитки. Спали кочевники, как говорят, впокат. Укрывались одним одеялом. А если у кого в кибитке было сооружено подобие кровати, то на нее ложилась вся семья, поперек, взрослые и дети.

В каждой кибитке посередине было оборудовано место для костра. На костре варили еду, и он же служил для отапливания кибитки зимой.

Иногда в кочевьях появлялись джангарчи (народные сказители). Сядет такой джангарчи у кибитки, поджав под себя ноги, и начнет петь легенды из народного калмыцкого эпоса. Обступят его со всех сторон кочевники и слушают затаив дыхание. А он поет о прошедшем золотом веке древних богатырей, перечисляя их подвиги и приключения. И долго потом после ухода джангарчи вспоминают старики древние рассказы, слышанные ими от своих дедов, о сказочной стране Бумба, стране особенной, в которой нет смерти и увядания, где люди не старятся, живут в вечном довольстве и изобилии, ничего не делят на «мое» и «твое».

Прекрасная сказка о чудесной стране Бумба вселяла в кочевника веру в светлое будущее.

Особенно тяжело кочевникам зимой. Неделями завывают бураны. Снег толстым слоем покрывает степь. Голодает скот, голодает и сам кочевник. Ведь он не может запастись на зиму кормом для скота и продовольствием для себя и своей семьи. Единственное, что он в силах сделать, это припасти немного муки. Мука зимой становится основным продуктом питания. Из нее женщины пекут лепешки и делают болтанку.

В кибитке холодно. Посередине тлеет кизяк. Кибитка наполняется дымом. Дым ест глаза, лезет в горло. Простуженные дети кашляют, плачут и просят есть. Тревожные зимние ночи не приносят здорового и крепкого сна. Жилище содрогается от порывов ветра. Из степи доносится завывание волков. Собаки скулят и лезут в кибитку. В такие ночи кочевник долго думает о том счастливом времени, когда наступит весна. Лежит кочевник на кошме, накрывшись с головой разным тряпьем, и представляет себе, как весной зазеленеет степь, появится много травы, скот оправится от зимней голодовки, кобылицы и коровы начнут давать молоко, овцы принесут приплод. Будет у него тогда много молока и мяса. Дальше его воображение рисует еще более соблазнительные картины. Вот он продает барашка и получает за него деньги. А за деньги все можно купить на любой ярмарке. Хорошо ему, когда в кармане позвякивает несколько монет или шелестит зеленая трешница. Бурдюки наполнятся свежим чиганом из коровьего молока; все будут пить кумыс и есть мясо. Начнутся традиционные весенние праздники, и забудет кочевник о зимних трудностях и невзгодах. Все переменится как в сказке. Весна сделает чудеса. Люди перестанут хмуриться и станут приветливей. На их лицах засияют улыбки.

И действительно, весной в степи все оживает и делается приветливым и ласковым. Одни только государственные чиновники, появляющиеся каждую весну в калмыцких стойбищах, по-прежнему суровы и жестоки.

Каждую весну наш хутор посещал писарь из казачьей сотни, к которой до 1892 года были приписаны кочевые хотоны. [1] Хотон (калмыц.) — группа кибиток. Он придирчиво опрашивал кочевников и заносил в книгу всех тех, кто родился в этот год и кто умер.

Хотон, в котором жила наша семья, был приписан к Намровской сотне, а после 1892 года — к станице Платовской. Эта станица была названа Платовской в честь Матвея Ивановича Платова — известного казачьего донского атамана, отличившегося в 1812 году в бою на Бородинском поле. Под его командованием донские казаки и калмыки разбили прославленную наполеоновскую конную гвардию и обратили ее в бегство.

Ребят было шестеро. Родителям тяжело было содержать такую ораву. Мать уходила в степь, подбирала падалину и убоину и выбирала жилы. Из жил мать выделывала нитки. Была она большой мастерицей: дубила и красила кожи, одевала и обувала всю семью, шила из овчин штаны, кожухи, сапоги. И хотя жили мы в самой убогой нищете, она мечтала о красивых вещах, о хорошей одежде для ребят и для мужа. Она красила жилы в яркие цвета и вышивала нам голенища сапог такими красивыми узорами, что все соседи заглядывались и завидовали.

Ребята много болели — то тифом, то оспой; переболел всеми болезнями и я.

Врачей поблизости не было, и лечил обычно больных гилюнг. Если у кого была опухоль, он прижигал ее раскаленным железом. Больных внутренними болезнями заставлял пить свою мочу. Ревматизм на хуторе лечили совсем необычно. Собирались охотники и устраивали охоту на волка. Пятнадцать—двадцать всадников рассыпались по степи. Загонщики гнали на них волка. Всадники гонялись за волком до тех пор, пока он не падал совсем обессиленный. Тогда охотники вспарывали волку живот, вынимали внутренности, а больной залезал в волчью шкуру. Вылезал он оттуда весь вымазанный в волчьей крови, твердо уверенный, что излечился.

Несмотря на такое «лечение», я все-таки выжил. У меня, очевидно, был железный организм.

Когда наступила восьмая весна моей жизни, меня отдали к богатому калмыку в пастухи.

Богачам нужны дешевые рабочие руки, нужны молодые, зоркие глаза. Весной в стадах родится множество барашков. Разве за ними углядишь? Разбегутся, разбредутся, утащат их степные орлы или голодные волки. Восьмилетний мальчишка — самый дешевый работник: съест он втрое меньше взрослого пастуха, платить ему можно гроши, а присмотрит за стадом не хуже большого.

Богач, к которому меня привела мать, положил мне жалованье: за три месяца службы две овечьи шкуры.

«Ого! — подумал я. — Это хорошо. Значит, на зиму у меня будут шуба и штаны. А главное, я их сам заработаю».

Шуба и штаны достались мне нелегко. Работать пришлось день и ночь. Скучал я по дому — домой не отпускали. Хотелось побегать с мальчишками, поиграть с ними в войну — времени для этого не хватало. Служил я своему богачу изо всех сил. Уставал здорово, не высыпался, всегда был голоден.

Кормил своих работников богатей плохо. Утром, в обед и вечером пили калмыцкий чай. Знаете, что такое калмыцкий чай? Варится в котелке плиточный чай с молоком, солью и маслом. К чаю полагается кусок сухой черной лепешки. Лепешка выдавалась одна на неделю, и мы старались растянуть удовольствие, откусывая каждый раз по маленькому кусочку. Иногда, расщедрившись, хозяин разрешал нам варить суп из падали — из дохлых баранов. Эти дни были для меня настоящим праздником. Я за обе щеки уплетал этот суп и вареное мясо.

Хозяин мой был жадный и жестокий. Часто нам от него доставалось. В ту пору богач мог избить своего работника до полусмерти, и ничего ему за это не было. Хозяина я боялся как огня. Старался не попадаться ему на глаза. Хоть и уставал, но в степи не засыпал, чтобы не проспать стадо.