Ока Городовиков - В боях и походах (воспоминания)

Напевая песню и лихо танцуя, я пришел на хутор. Мать уже беспокоилась и страшно обрадовалась, что я вернулся целым и невредимым.

«Ну, — думалось мне, — теперь я настоящий повар. Могу варить, жарить, готовить обед». Недолго думая я нанялся к гилюнгу в повара. Священник платил мне рубль в месяц. За этот рубль я не только варил попу калмыцкий чай, но и убирал четыре комнаты, кухню, дворовые постройки.

У попа было много мебели, ковров, посуды. Вставал я затемно, вытряхивал ковры, стирал пыль с мебели, мыл полы. Вечерами к хозяину приходили его друзья попы. Усаживались ужинать, играли в карты. Мой поп то и знай покрикивал:

— Эй, Ока! Подай водку!

Водку всю выпьют, приходится опять бежать за пять верст. Часто я бегал за водкой по нескольку раз в ночь. А ели попы сколько! Накормишь, напоишь их досыта — и снова на столе ничего нет.

— Эй, Ока! Подай закуску! — кричит мой поп.

И я бегал взад-вперед с закуской.

Спал хозяин мой днем. Весил он пудов семь. Ляжет в кровать и командует:

— А ну, Ока, полно лодыря гонять! Почеши мне пятки!

Это было самое обидное — чесать жирному буйволу пятки! А он удовольствие получал: хрюкал, кряхтел, сопел...

Наконец я попросил отца забрать меня домой.

Отец устроил меня на работу к русскому кулаку. Кулак положил мне жалованье: выделил полдесятины земли и дал пшеницы для посева. Весь урожай с этого клочка земли шел в мою пользу. В урожайный год я мог собрать пудов двадцать пять — тридцать пшеницы, зато в сухой, неурожайный год за семь месяцев работы можно было получить всего пудов пять-шесть, не больше.

Работа была нелегкой: в косилку впрягались быки, на косилку садился хозяин, а я должен был идти и быков погонять.

Быки работали в четыре смены. Они могли выдержать беспрерывную ходьбу три, самое большее четыре часа. Я же, тринадцатилетний мальчишка, выдерживал такую беспрерывную ходьбу пятнадцать — восемнадцать часов!

После работы в поле мне нужно было еще напоить и накормить быков и лошадей. Ложился я поздно, когда над степью нависала звездная ночь. Ляжешь в углу кибитки на старую, рваную овчину, только уснешь — слышишь окрик хозяина:

— Вставай, Ока!

На дворе уже утро, хозяин стоит одетый и торопит:

— Вставай, Ока! Вставай!

А не встанешь сразу, так хлестнет тебя нагайкой, что вскочишь и опрометью летишь на двор.

И снова начинается день, и снова весь день на ногах, и снова кричишь, погоняя быков:

— Цоб-цобе, цоб-цобе!.. Цоб-цобе, цоб-цобе!..

В Сальских степях колодцы были большой редкостью. Некоторые колодцы были мелкие — метров в шесть глубиной, другие глубокие — метров до двадцати. Воды же в мелких колодцах было всего на каких-нибудь полметра. И вообще все колодцы были убогие, без сруба — просто вырытые в степи широкие и глубокие ямы. Подойдешь к такой яме, заглянешь — и дна не видно. А попробуй из такого колодца достать воды ведром — измучаешься. Стоишь в липкой грязи, грязь ползет, того и гляди, оступишься и свалишься в колодец.

Однажды в жаркий летний день я поил быков. Большим ведром я доставал из колодца воду и выливал в корыто. Быки пили долго, с жадностью.

Я все опускал и опускал ведро в колодец, а они всё пили и пили. Казалось, они могут выпить ведер сто. Наконец все напились. Надо было возвращаться обратно. Тут я надумал вскочить на лошадь лихим степным приемом. С разбегу я вспрыгнул чуть не на шею лошади. В правой руке я держал ведро. Ведро больно ударило лошадь по шее, она испугалась и осадила назад. Поскользнувшись в грязи, лошадь свалилась в колодец. Я успел соскочить, пытался за гриву вытащить лошадь, но и сам полетел в яму. С большим трудом, едва не захлебнувшись, я взобрался на голову перепуганной лошади. Она храпела и била копытами. Выбраться из колодца было невозможно. Помощи ждать было также неоткуда.

Наступила ночь, а мы все барахтались в колодце. Я слышал, как быки жевали свою бесконечную жвачку.

Ночь казалась длинной-предлинной. Лошадь моя совсем притихла. Ноги у меня онемели. Мне стало казаться, что нас никогда не отыщут и мы погибнем с голоду. Будто тысяча часов прошло, пока стало светать.

Запели птицы. Зажужжали мухи — наверное, уже облепили быков со всех сторон. А помощь все не приходила. Вдруг я услышал шум и разговор.

— Помогите! — закричал я.

Никто не отозвался.

— Помогите! — кричал я изо всей силы.

— На, держи веревку, подлец! — услышал я над собой голос, и конец веревки больно ударил меня по голове.

Я увидел хозяина.

— Не мальчишка ты, а сатана! Как это тебя угораздило вместе с лошадью в колодец слететь?

Грубая ругань показалась мне в ту минуту сладчайшей музыкой. Обеими руками я ухватился за веревку и почувствовал, что поднимаюсь кверху. Через минуту я был на твердой земле. Хозяин больно хлестнул меня нагайкой и сказал:

— Если лошадь покалечил, ни одного зерна не получишь.

Лошадь вытащили. К счастью, она оказалась невредимой.

...Пришла осень, и тут выяснилось, сколько я заработал: всего девять пудов пшеницы.

Мать начала плакать:

— Мы не переживем голодную и холодную зиму!

Мне до слез стало жаль мать.

Я пошел к богатому баю-калмыку и нанялся к нему в работники на зиму. Кормил богач плохо, все больше калмыцким чаем. Днем чай с сухой лепешкой и перед сном чай — вот и вся еда. От голода даже, бывало, не заснешь: ворочаешься, ворочаешься, есть хочется. У нового хозяина я служил кучером. Кроме того, в свободное время должен был помогать хозяйке убираться в доме.

Однажды хозяина вызвали в город на военную переподготовку, и остался я с хозяйкой один. Хозяйка была страшно жадная и трусливая. Верила в домовых и чертей. А тут еще стали поговаривать о шайке воров, грабившей богачей в округе.

Хозяйка продолжала меня кормить лишь калмыцким чаем с сухими лепешками, я прямо отощал от голода. Утром встанешь с постели, голова кружится. Я уж собрался уйти к родным, да вдруг надумал: «А что, если я попугаю трусливую хозяйку?» Сказано — сделано. На следующую же ночь набрался храбрости и что было силы ударил кулаком по стене.

Хозяйка завизжала от страха, вбежала ко мне в комнату:

— Ока, Ока, что же ты спишь? Воры!

— А я не собираюсь помирать из-за вашего добра, — сказал я зевая. — Я уж лучше уйду...

Я встал с диванчика и стал надевать свой ватный халат.

Хозяйка, вся в слезах, стала уговаривать меня остаться.

— Может, ты хочешь что-нибудь вкусненького, Ока? — рыдала она. — Подожди, я сбегаю принесу тебе сметаны.

Она кинулась в кладовую, где под десятью замками хранились припасы, и притащила целый бурдюк со сметаной. Я съел всю сметану, а на следующий день заявил хозяйке, что мне у нее очень опасно жить, так как грабители могут и меня убить с ней заодно.