Николай Морозов - Юта

Это известие, словно побудка, заставило молчавший отряд вдруг разом заговорить. Оживились партизаны, увидев долгожданный берег. Николай Николаевич услышал, как позади разговаривали между собой два пожилых партизана:

- Перво-наперво чаёк вскипятим. Хозяйка целую горсть насыпала. Дай бог ей здоровья! Пахучий такой…

- Эх, сахарку бы кусочек! Страсть как чаю хочется.

- Сухарей бы ржаных хорошо. К сухарям и сахару не надо. Я, бывало, дома…

Николай Николаевич радовался, что люди ожили. Но сейчас его занимала тревожная мысль: свободен ли берег от немцев? Отряд обессилел, поэтому вступать в бой с неприятелем невозможно.

- Надо бы разведать, что там, - обратился он к Михайлову, словно прося у него совета.

- Да, да… - Пётр Алексеевич, как видно, думал о том же. - Я в этих местах когда-то бывал. Может быть, мне самому сходить?

- Не надо! - возразил Николай Николаевич. - Это ни к чему. Ребята повыносливее тебя. Доберутся быстрее…

Командир остановил отряд. Объяснил партизанам, почему нельзя идти дальше.

- Околеем тут ждамши, - окая, произнёс старый партизан, тот, что мечтал о чае с сухарями.

Николай Николаевич ожидал, что кое-кто будет возражать против вынужденной остановки - голод и холод властно тянули людей к берегу, заставляя пренебрегать опасностью.

- Без паники, товарищи! - жёстко сказал он. - Двигаться дальше, не зная, что нас там ждёт, - это безумие!..

- Товарищ командир, я мигом слетаю на берег и узнаю, что там. Пошлите меня, - перебила его Юта.

Николай Николаевич от неожиданности не сказал ничего, только головой помотал.

- Я же не устала. Честно-честно…

- Мы, конечно, можем и обождать, - смущаясь, произнёс старый партизан. - А только ты, командир, девчушку ка это дело не посылай. Она, конечно, не подведёт, но нельзя же… Я тогда лучше сам… Старик я крепкий!..

- Идти должны мы с Анатолием, - перебил Борис Рязанов.

…Как ни торопились Борис и Анатолий, а прошло около пяти часов, прежде чем они вернулись из разведки. Но партизаны были вознаграждены за долготерпение - разведчики принесли хорошую весть: путь к берегу безопасен, в нескольких километрах от озера есть хутор, неприятель далеко.

В три часа дня на пути отряда, растянувшегося цепочкой по льду речушки, впадающей в озеро, встретился деревянный мост, под которым чернела большая прорубь.

- Пришли! - объявил Борис и первым ступил на узкую тропинку, которая сбегала с крутого берега к проруби.

Николай Николаевич взглянул направо и сквозь голые кусты увидел на пригорке два дома - один большой, другой поменьше, с пристройками. «Хозяин богатый. Кому война, а кому мать родна!» - со злостью подумал он, обратив внимание на ярко-зелёные фигурные наличники и свежую тесовую обшивку большого дома.

Дорога от моста шла кустами, рядом с густым лесом, который плотным кольцом окружал весь хуторской надел.

«Сидит здесь, как медведь в берлоге», - опять с раздражением подумал Николай Николаевич.

Поднялись на пригорок.

Из дома донеслись звуки аккордеона и громкие голоса.

- Вот бесстыдники! - вслух выругался Николай Николаевич и с сердцем сплюнул в сторону.

На крыльце показалась девушка с вёдрами. Увидев партизан, она хотела было возвратиться в дом, но Николай Николаевич остановил её:

- Постой, хозяйка! Разреши людям погреться.

- Какая я хозяйка! - недовольно проворчала она. - Идите у них спрашивайте. - Она махнула рукой на дверь.

- А кто же ты? - поднимаясь на крыльцо, спросил Николай Николаевич.

- Никто! - И более дружелюбно добавила: - Батрачка.

- Так, - нахмурился Николай Николаевич. - Пётр Алексеевич, зайдём…

Николай Николаевич толкнул дверь, и они оказались в пустой прихожей. Из-за занавески, прикрывавшей вход в комнату, неслись плотный гул голосов и густой табачный запах. Пьяный голос из комнаты спросил:

- Кто там? Тёлка, ты? А ну поди сюда! Выпей!.. Ах, ты брезгуешь?! - Последовала грубая брань.

Николай Николаевич решительно откинул занавеску и, скользнув злым взглядом по кирпичным лицам людей, сидящих за столом, повелительно спросил:

- Что тут происходит?

Голоса вдруг стихли.

- А вы, простите, кто такой? - после некоторого замешательства спросил маленький, сморщенный мужичонка, привстав из-за стола и помигав мутно-пьяными глазами.

- Предположим, я партизан. А вы кто такие?

- Ах, партиза-ан, - насмешливо протянул мужичонка, смелея. - А я вас к себе, знаете ли, не звал. - Мужичонка ехидно хихикнул. Он, видимо, думал, что перед ним один- единственный партизан, поэтому церемониться с ним нечего. - Ходят тут всякие… Чёрт бы драл!

Николай Николаевич от злости скрипнул зубами:

- А ну-ка, Пётр Алексеевич, давай сюда наших! Посмотрим, кто из нас «всякие»!

Через минуту дом наполнился партизанами.

Пьяная компания вмиг отрезвела.

Мужичонка залебезил:

- Извиняюсь… Спьяна болтнул… Собрались, знаете ли, по случаю моего дня рождения… Это вот соседи мои… Да вы присаживайтесь…

- Паспорт! - приказал Николай Николаевич.

- Сейчас, сейчас… - Мужичонка выбежал на кухню, а соседи тем временем попытались улизнуть из дома.

- Куда?! - грозным окриком остановил их Николай Николаевич.

Возвратился мужичонка. Подал паспорт, приговаривая с пьяным лицемерием:

- Пожалуйста, уважаемый товарищ командир! Будьте любезны.

Взглянув в паспорт, Николай Николаевич едко усмехнулся:

- День рождения, говоришь? - Он взял со стола раскупоренную бутылку и пачку сигарет; понюхав содержимое бутылки, брезгливо поморщился. - Шнапс. - Повертев в руках пачку сигарет, швырнул её на стол. - Немецкие.

Резко повернувшись к мужичонке, Николай Николаевич заговорил гневно:

- Забыл, когда мать родила? - И обратился к Михайлову: - Пётр Алексеевич, пока наши люди отдыхают, этой компании, я думаю, лучше посидеть на кухне или где-нибудь…

- Правильно! - подтвердило сразу несколько голосов.

- Заприте их! - приказал Николай Николаевич.

…Пятый час спали партизаны на хуторе.

Дозоры, выставленные Петром Алексеевичем на подступах к хутору и в самом хуторе, менялись каждый час.

Юта проснулась, когда происходила очередная смена дозоров. Кто-то громко хлопнул дверью, и она открыла глаза.

На полу, на лавках, даже на столе - всюду спали партизаны. В комнате было так душно - дышать нечем. А в окно, чуть прихваченное морозцем, глядел чудный зимний вечер. Садовые кусты и деревья, тронутые лёгкой изморозью, были вставлены в серебряную раму снежной пелены, которая окутывала всё вокруг. Тёмно-голубая небесная даль мигала звёздами. Над неподвижной макушкой высокой ели висел остророгий месяц; от него снег сверкал яркой белизной, а весь лес, и сама эта ель, и строения, и забор, и кусты, и деревья бросали на белый снег таинственные тени.