Мария Анисимова - Рюма в стране ирокезов

Лешку утверждают на ноги. Требуют:

— Ну? Пузан, ну?

И невольно Лешкины брови взлетают на лоб, восторженно округляются глаза, рот в широченной, во всю мордашку, улыбке. Он вытягивает кулак с оттопыренным большим пальцем:

— Во! С присыпкой!

И тут же спохватывается:

— Мне ж некогда. Мне лаку цветного купить надо, — разжимает кулак. — Вот деньги. Дядя Шпон за сорок минут велел.

Сбегать за сорок минут в лавочку на городской базар — это подвиг, достойный древних греков. Туда и обратно — около пяти километров, причем первая половина пути идет в гору. Лешке дают дорогу. Лешку сопровождают ассистенты. По дороге Лешкино сопровождение тает, а через полчаса некоторые тайны клубных приготовлений становятся «достоянием масс».

С последним лучом солнца на флагштоке вспыхивает алая звезда. Это как телеграфный сигнал: «Всем! Всем! Всем! Сегодня в детдоме необыкновенный вечер. Вход свободный». Подгоряне этот сигнал знают. Если горит звезда на фронтоне — вечер закрытый, для одних детдомовцев; на флагштоке — для всех.

Идут соседи на краснозвездный призыв. Есть в городе драматический театр, два кинотеатра, несколько клубов, городской парк, но подгоряне — домоседы. А к приютским идут. И не без причины. Встречают приютские гостей вежливо, у самых ворот, на лучшие места в своем клубе сажают и за «погляденье» ни копейки не берут. И из-за детей стараются подгоряне жить с детдомовцами в мире: постесняется безотцовщина знакомой девке нагрубить, не боязно и парню на улице показаться — не тронут. И еще сады… Сады и огороды. Поссорься — и за ночь одни голые ветки или потоптанные гряды останутся.

Сегодня гостей не густо — специальных приглашений не рассылали. Пришли ближние. Народ на Подгорненской стороне живет солидный, спокойный, больше мастеровщина: сапожники, портные, модистки, шапочники. Мужчины — в пахнущих нафталином костюмах, с галстуками-«бабочками», в жестких картузах, котелках, в модных кепи; женщины шуршат атласными сборчатыми юбками, покачивают плечами, прикрытыми цветастыми шалями. Щеки у женщин чуть подкрашены, брови чуть подведены. Пахнет недорогим одеколоном. Молодежи нет — родители не пускают. Зато пришли две старушки: прослышали-таки о крестинах.

Зал полон. На передних скамьях — малышня, посередине — гости, сзади — старшие детдомовцы. Гости щелкают семечки, шелуху аккуратно в бумажные кулечки сплевывают. Такой уж закон у этих приютских: плюнешь на пол и ни за какие коврижки больше не пустят. Старушки о чем-то шепчутся и сокрушенно качают головами. Пацаны время от времени дружно хлопают в ладоши, требуют:

— Время! Вре-е-емя!

Почему-то не открывают сцену. Там еще что-то двигают, стучат молотками.

Наконец занавес дрогнул. Из-за него вынырнули двое с фанфарами. Стали и картинно уперли фанфары в колени.

Зал притих — любуется пацанами. Босоногие, загорелые, с гордо поднятыми головами, в синих трусиках и белых рубашках с пионерскими галстуками, они по-настоящему красивы. Сверкает никель фанфар. Струится темно-вишневый бархат фанфарных вымпелов с золотой бахромой. Тишина. И в тишине, на сцене, кто-то громким шепотом:

— Да уйди ж ты, Рюша! Сказано — не уроним, значит — не уроним!

Одновременно взметнулись фанфары. Трижды взорвал тишину сигнал:

— Слушайте дружно все!

Потух свет. Медленно раздвинулся занавес. И по залу, как порыв ветра, пролетел шепот.

Будто утреннее солнце лежит у самой рампы. Будто легкое облачко окружает алый горящий куб — десять девчонок в белых платьях. И будто у солнца на темечке лежит туго запеленутый малыш и сосет соску. А там, за спинами березок-девчонок, синее небо с серебряными звездами. Крупные звезды из конфетных оберток, наклейные на окрашенную в синее мешковину…

Какая мешковина? Какие конфетные обертки? Небо! Голубое небо из сказки и холодные льдинки-звезды. И если вам скажут, что малыш лежит в обтянутом кумачом кресле заведующего, — не верьте! Солнце!

— Батюшки! — всплескивает в темноте старушка. — Сгорит же! Сгорит, идолы!

И в той же темноте звонкий мальчишеский голос:

— Наши, бабушка, в огне не горят и в воде не тонут!

За спинами зрителей возникает тонкий луч света и, как пальцем, упирается в дверь. Обе половинки сами собой медленно распахиваются и входит маг. Красный остроконечный колпак со звездами, лохматые брови, узкая, до колен, седая борода, цветастый халат Клеопатры Христо… Ой, что вы! Плащ с магическими письменами и длинный пастуший посох.

Пацаны сдержанно гудят, пацаны восторгаются. Хорошо! А бабка не выдерживает:

— Колдун! Истинный бог — колдун!

Тонкий луч света ведет мага к сцене. Медленно, важно поднимается маг по ступенькам, небрежно попирает шевровыми штиблетами бухарский ковер. Свой пастуший посох волшебник прислоняет… прямо к небу. И синее небо с серебряными звездами вздрагивает и колышется от страшной силы магического жезла.

Воздев руки, маг произносит непонятные, волшебные слова:

— Мене! Текел! Фарес!

Голос у волшебника совсем не подходящий к моменту, этакий жидкий тенорок. Дорогой Евгений Григорьевич, милый дядя Шпон, ну ведь можно было б хоть чуть-чуть басовитее! Ну, посолидней бы!

Но чудо свершилось. Сверху спустилась толстая книга и повисла в воздухе.

— О книга судеб! — восклицает маг. — О книга мудрости Соломоновой!

В зале откровенно хохочут. Ну, конечно же, это Соломонова книга. Это «Мир животных» Брэма, что всегда лежит на столе у заведующего.

Волшебник вещает:

— Раскройся, книга судеб, на золотой странице. Дай имя отроку!

Невидимые силы пытаются раскрыть книгу. Книга конвульсивно дергается в воздухе. Кто-то шипит под полом сцены:

— Да не за ту нитку, болван! Левой! Левой дергай!

А ребятам в зале некогда ждать. Они кричат волшебнику:

— Санька! Никита! Роман! Володька! Генка!

Из угла хором:

— Леш-ка! Леш-ка!

Маг нетерпеливо топает ногой, и книга раскрывается. Зал замирает. Кудесник смотрит на цветной снимок австралийского льва и читает:

— Евгений!

Ой, и хитрый же волшебник! Свое имя увековечить хочет. Но маг повторяет:

— Евгений Онегин!

Значит, Женька? В честь пушкинского героя?

— Правильно-о!!!

Волшебник переворачивает лист. Волшебник читает Книгу Судеб:

— В честь героя командарма Семена Михайловича Буденного наречь отрока Семеновичем!

Ребята в восторге, ребята топают ногами, ребята рвут глотки:

— Семеновичем! Правильна-а!

— А теперь… — возглашает волшебник… и все летит на смарку! Волшебная программа ломается.

У ног волшебника разверзается земля… Простите! У ног волшебника открывается люк и высовывается пыльная физиономия Лешки Пузана. Он сидел под полом и делал чудеса. Он все слышал, но не мог ничего сказать. Теперь Женьке дадут фамилию. И Лешка Пузан не выдержал. Он головой открыл люк, высунул голову и крикнул: