Холгер Пукк - Зелёные маски

Молчание.

— Хорошо. Тогда проголосуем. Кто за то, чтобы исключить?

Отряд должен вынести приговор. Да или нет.

Руки поднимаются: одни сразу, другие медленно, третьи — лишь после того, как Калью начинает подсчитывать голоса.

Вальтер боится шевельнуться. Даже глаза его перестают бегать.

Калью считает:

— Один, два, три, четыре.

Затем, махнув рукой, говорит:

— Чего тут считать! Единогласно. Руки подняли все.

В комнате воцарилась гробовая тишина.

— Вальтер Курвитс! Встань!

Решение отряда — закон. Калью снимает с шеи Вальтера красный галстук.

Вальтер стоит в конце стола. Он больше не пионер. Он больше не товарищ по отряду. Теперь он всего лишь одноклассник.

— Можешь идти! — Старшая пионервожатая указывает на дверь.

— И помни, Вальтер, все ошибки можно исправить. Как в тетради, так и… в своём сердце, — говорит учитель Норман.

Бывает ли у преподавателя более грустная минута, чем та, когда осуждают его ученика? Вряд ли. Не удивительно, что в глазах Аугуста Нормана появляется какой-то странный блеск.

Тяжело ступая, пересекает Вальтер комнату. Вслед ему никто не смотрит. Нет. Это было бы чересчур больно. Терять товарища всегда нелегко.

Звук шагов уходящего глухо раздаётся в комнате.

Внезапно шаги замирают.

Все поднимают головы.

Вальтер стоит держась за ручку двери. Он оборачивается и обиженно бормочет:

— А парни Казе?.. Ведь они тоже пионеры…

Волли не выдерживает:

— Вон!

Вальтер скрывается за дверью.

Отряд молчит. Всем становится ещё тяжелее. Тяжело и стыдно за одноклассника.

По-видимому, для того, чтобы исправить свои ошибки, Вальтеру понадобится немало времени.

В зале постепенно гаснет свет. Зрители делают последние приготовления: один ищет очки, второй торопливо шелестит конфетной обёрткой, третий хочет напоследок шепнуть на ухо соседу что-то важное.

На стенах ещё тускло светятся продолговатые, похожие на трубки лампы. Понемногу меркнут и они. Вскоре в погружённом во мрак зале, точно глаза циклопов, остаются гореть только кроваво-красные сигнальные лампочки над дверьми.

На экране возникает светлый прямоугольник, словно огромный чистый лист тетради.

Раздаётся музыка, и прямоугольник исчезает. Сейчас появится знакомый заголовок киножурнала.

Но нет! Сегодня происходит что-то необычное!

Перед глазами застывших в ожидании зрителей вспыхивает странный текст:

„ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

Вчера вечером в нашем прекрасном городском парке каменщик Каарел Тувике вытоптал цветы на большой круглой клумбе.

Эсмеральда Лооритс — продавщица продуктового магазина на улице Койду — играла со своей дочерью в мяч на газоне.

Валентина Иванова — почтальон — нарвала для себя в парке большой букет астр.

Вместе со всеми посетителями кинотеатра мы просим вас не совершать таких поступков в дальнейшем.

По залу проносится гул голосов. Зрители наклоняют друг к другу головы, одобрительно кивают.

— Видала, вот это да, пригвоздили к позорному столбу! — со смехом басит седой старик, обращаясь к сидящей рядом с ним старушке.

Какая-то женщина вскакивает с места, пробирается между рядами и чуть ли не бегом направляется к выходу.

Из-за портьеры на мгновение вырывается полоса света и падает на её лицо. Многие из зрителей узнают Эсмеральду Лооритс, продавщицу магазина на улице Койду.

— Где ваш директор? — кричит раздражённая продавщица, обращаясь к билетёрше.

Да-а. Слова на экране подействовали!

Молодая женщина в первом кресле четырнадцатого ряда наклоняется к своему соседу — мальчику.

— Ну, Пээтер, не за такие ли проделки заработал два знака и ты? — спрашивает она.

Мальчик не произносит ни слова. Зато сидящая у него на коленях девочка возбуждённо шепчет:

— Мама, он больше не делает этого! Не делает. Он дал мне честное слово. Пээду, ты ведь не ломаешь больше ветки с того большого дерева? Правда ведь?

Лицо Пээтера расплывается в улыбке. Ах уж эта Вийве, всегда-то она всё выболтает в самый неподходящий момент!

— Не ломаю, Вийве. Больше не ломаю.

Начинается журнал.

Пээтер искоса поглядывает на мать. В потоке струящегося с экрана света видны её глаза, чуть приоткрытый рот, треугольник платка надо лбом — словно гребень крыши. Всё остальное скрыто темнотой.

Пээтер дотрагивается пальцем до руки матери, наклоняется к ней и шепчет:

— И по газонам больше не бегаю… И через живую изгородь тоже.

Мать кивает.

— Стало быть, ты помирился с зелёными?

На экране появляются первые кадры о механизации лесозаготовок. Падают великаны-ели. Трактор, урча, тянет за собою многометровые брёвна.

Теперь уже не пошепчешься. Нельзя мешать соседям. Да мать, вероятно, и не ждёт ответа. Она просто высказала вслух то, о чём подумал сам Пээтер. Теперь всё яснее ясного. Крепко они взялись за дело! С размахом: газета, кино… Да, они и впрямь хорошие ребята. Вот и старшая пионервожатая вчера в конце сбора сказала, что Вальтера вывели на чистую воду благодаря зелёным маскам. Пионеры, разумеется, сразу давай спрашивать, кто же они, эти маски. Не знает ли старшая пионервожатая? Урве Таммик ответила отрицательно, но Пээтер-то заметил, как она обменялась взглядом с учителем Норманом… А из этого можно сделать кое-какие выводы.

Журнал поглощает всё внимание Пээтера. Зеленые, как называет их мать, отступают на второй план. Но мальчик забывает о них ненадолго, только на время кинофильма. Не успел Пээтер выйти на улицу, как уже вновь думает о зелёных масках. Они давно, словно магнит, притягивают к себе его мысли. А объявление, появившееся на экране до начала журнала, окончательно выбило мальчика из колеи. Он чувствует, что должен немедленно что-то предпринять.

Пээтер остановился, отпустил ручонку Вийве, поправил шапку.

— Мама, я не пойду с вами домой. Мне надо ещё кое-куда завернуть.

— А куда ты идёшь? Скажи, — требует сестра.

Пээтер хмурит брови. Мальчику не хочется говорить правду, и он подыскивает подходящий ответ. Но в голову ничего не приходит. На лице Пээтера проступает раздражение.

Внимательные глаза матери всё подмечают. Почему сын не хочет сказать? До сих пор у него не было секретов. Отчего же сегодня? Но она твёрдо знает: Пээтер не сделает ничего плохого. Не делал раньше, не сделает и теперь! К тому же, если бы он задумал что-нибудь нехорошее, он не сказал бы и того, что сказал… Пусть себе идёт!

И мать, к изумлению Вийве, становится на сторону брата.

— Ничего, он нам потом расскажет. Зачем же непременно здесь, на улице… Только ты, Пээду, не особенно задерживайся!