Василий Кондрашов - Рыжий - не рыжий

Плотный северный ветер гнал по равнине белые нескончаемые ручейки снега. Они, извиваясь, то невесомо стелились над настом, то опадали, прятались ненадолго в низинах и бежали дальше. Поле от этого казалось зыбким и живым, как море.

Из города, визжа буксующими колесами и громыхая расшатанными бортами, катил старенький грузовик с одиноким пассажиром в кузове. Пассажир сидел на жиденьком слое соломы спиной к кабине, поджав к груди длинные, с острыми коленками ноги. Сбоку от него, ближе к левому борту, сиротливо валялся туго набитый школьный портфель с крапинками ржавчины на хромированном замке. На замке можно было различить нацарапанное гвоздем или еще чем-то острым: «Андрей Самарин».

- Андрюха,- высунулся из кабины молодой парнишка-шофер.- Тебя к дому или куда? Я на станцию еду!

- Лучше к дому,- глухо ответил Андрей и пододвинул портфель поближе к ногам, уставившись на него грустными, невидящими глазами. Потом его взгляд, растерянный и обреченный, приподнялся над бортом машины и упал куда-то на окраину города, где заметно отсвечивала белизной пятиэтажная средняя школа.

«Эх, папка, папка! Что же теперь будет?» - подумал Андрей и вздохнул со стоном, как только может вздыхать человек, снедаемый внутренней физической болью, особенно если его никто не видит и не слышит, и когда нет надобности скрывать ее. Кажется, впервые Андрей почувствовал себя не только одиноким, но и маленьким, беззащитным существом, которое всякий походя может обидеть. Нет, впервые он так подумал о себе после того, как в прошлом году в феврале похоронили отца и в доме без него стало пусто и страшно,- вероятно, от мысли, что он должен представить себя взрослым, и не только представить, но и стать им раньше, чем предполагалось в мечтах. Теперь он и на забор, и на сарай, и на весь дом по-иному смотрит: не заменить ли прогнившую доску, не торчат ли на крыше ржавыми шляпками повылезшие гвозди. И все это было так трудно, что приходилось удивляться, когда он успевал и с работой по дому и с учебой в школе…

Память снова вернула Андрея в февральскую зиму прошлого года. Из школы он возвращался поздно; задержался на школьных соревнованиях по баскетболу. Сборная восьмых классов заняла общее третье место, и он спешил поделиться дома своей радостью, рассказать, как метко удавалось ему забрасывать мяч в корзину. К тому же три выставленные в дневнике за один день пятерки по химии, физике и литературе приятно щекотали самолюбие.

Сокращая путь от автобусной остановки, он бежал напрямик, по задворкам, и портфель, как маятник больших старинных часов, победно раскачивался в его руке. Осталось пройти три дома, когда он выскочил на свою улицу. Четвертый дом на левой стороне был его, но Андрей не побежал, он даже не пошел, а попятился и остановился, когда плечо его уперлось в забор…

Дома что-то случилось; рядом стояла машина из отцовского парка и возле толпа людей. Неужели что с матерью? Она же на станции, а там… поезда, там смотреть да смотреть надо… Чуть задумался - и под колеса…

Цепляясь за штакетник, Андрей медленно продвигался вдоль забора к дому и все чаще и чаще встречал на себе жалостливые, скорбные взгляды. И он все острее чувствовал - в доме беда. И уже не отдалить, не отойти от нее. Со Светкой, с матерью или отец в аварию попал? Что ни выбирай - все худшее, каждый близок и дорог. Он вяло прошел по молчаливому людскому коридору - глаза вниз, плечи опущены. Как будто издалека, услышал:

«С насыпи сорвался!»

«Говорят, легковушку встречную занесло на повороте, вот он и крутнул баранку».

«Горе-то какое - без отца остались…»

Андрей глубже натянул сильно потертую кроличью шапку, шмыгнул носом и глянул через плечо на приближающийся рабочий поселок у железнодорожной станции. Мать теперь очищает стрелки на железнодорожных путях ото льда и грязи и, уступая дорогу, провожает с метелкой и ломиком в руках суетливый маневровый тепловоз. Вечером прибежит домой усталая, холодная, расстегнет видавшую виды телогрейку: «Тепло-то как у нас!» - и улыбнется, благодарно глядя на сына за натопленную печь. Потом про школьные дела его спросит, не опоздал ли утром на уроки, и останется довольной, если он ответит, как обычно: «Ну что ты, ма!» Затем подойдет к нему с доверчивой улыбкой и робко так скажет: «Мне бы, сынок, в дневнике расписаться…» - «Среда же, ма!» - «Ничего, сынок… Я там, где суббота»,- и медленно начнет листать еще не обогревшимися пальцами дневник, подолгу рассматривая не такие уж и редкие пятерки на его страницах.

Машина зарылась в туман, проковыляла по узкой дороге на плотине пруда и въехала в поселок. Андрей, не дожидаясь, пока шофер притормозит машину, на ходу, одним махом соскочил с левого борта возле небольшого с зелеными ставнями дома со скворечником под коньком и выше колен утонул в наметенном у изгороди сугробе. Шестилетняя сестренка Светка прильнула к синеватому стеклу и увлеченно глазела, как известный всем ее подругам Шарик дрался со своими сородичами.

- Светка! - пригрозил пальцем Андрей.- Слезай с подоконника! Кому говорят!

Услышав голос брата, Светка радостно тряхнула белесыми кудряшками и вдруг приплюснула розовый язычок к влажному стеклу. Андрей снова с напускной строгостью погрозил пальцем и только после этого вошел через покосившуюся за зиму калитку во двор. Взгляд его скользнул по льдистой дорожке и остановился на поникшей копне сена. Последнее доедала корова. Дверь сарая приоткрыта, низом вмерзла в лед, верхняя петля едва держалась на двух гвоздях. Андрей с трудом протиснулся через проем внутрь сарая, долго искал среди железного хлама молоток и клещи, но так и не нашел и даже не мог вспомнить, куда он положил их на прошлой неделе, когда ремонтировал ступени крыльца.

В дальнем углу сарая сиротливо стояла автомобильная покрышка с порванным наискось протектором.

«Это когда мы с папкой дизельные моторы в совхоз возили».

«Учись,- говорит,- сынок, управлять машиной»,- и уступил место за баранкой на степной дороге. И Андрей, как первоклассник карандашом по бумаге, вилял на грузовике до тех пор, пока не напоролся на забытую кем-то у дороги и перевернутую вверх зубьями борону. Гулко взорвалась передняя покрышка. Андрей от неожиданности бросил баранку и с испугом посмотрел на отца. Тот покровительственно усмехнулся, успев перехватить баранку, и крикнул почти в самое ухо Андрею: «Слезай, мужик! Покрышку менять будем!»

Отец вложил в его руки большой ключ и длинную трубу, которую использовал как рычаг для отворачивания и заворачивания прикипевших в резьбе гаек, а сам закурил.

«Открути пока!»

И Андрей откручивал до седьмого пота, с писком и скрежетом. Измазался и устал, но был откровенно счастлив, когда последнюю из гаек положил на землю. Отец же, худой и высокий, с приспущенными от долгой шоферской работы плечами, покуривал в стороне и, довольный, смотрел на сына.