Владислав Крапивин - Колыбельная для брата. Повесть

Дед сказал, что он сейчас придет, но сидеть после этого Митьке будет очень неудобно и спать придется на животе.

- Нет, правда! - настаивал Митька. - Давайте еще посидим!

- Будешь ты спать, обормот?

- А ты мне споешь колыбельную?

Дед выбрался из рубки и, плюхая по воде, побрел к берегу. На ходу он обещал Митьке такие ужасы, что вся средневековая инквизиция побледнела бы от восхищения и зависти.

Кончилось, однако, тем, что опять развели костер, вскипятили чайник, выпили по две кружки земляничного навара и уговорили Деда взять гитару.

- Колыбельную тебе? - спросил он у Митьки.

- Лучше про туристов, - сказал Валерка. - Смешную.

- Понятно, - отозвался Дед и стал смотреть в огонь. Он довольно долго так смотрел. Потом тронул струны, и они загудели в незнакомом сдержанном марше. Дед запел без всякой улыбки, глуховато и даже сумрачно:

Стало тихо, угли только потрескивали. Кирилл напряженно ждал: в песне было что-то знакомое и беспокойное. Будто это не только песня.

Потом Кириллу не раз придется петь эти слова, и всегда у него будут холодеть руки и щеки. Но в первый раз, у костра, нервный холод обжег его так, что остановилось дыхание.

Лица были оранжевыми от огня, а огонь был как флаг «Капитана Гранта» на штормовом ветру.

Митька приткнулся к Кириллу и положил ему на колени кудлатую голову. Замер.

Дед резче ударил по струнам и закончил последний куплет:

И опять тихо сделалось. Даже неяркий желтый месяц опустился к самой земле и слушал тишину, похожую на эхо песни.

- Вот это колыбельная! - шепотом сказал Юрка Кнопов.

- Откуда она? - спросил Саня.

- Издалека, - сказал Дед. - Я слышал ее в комсомольском лагере под Петрозаводском, давно еще. Но и там не знали, кто ее сочинил.

«Это почти про нас, - подумал Кирилл. - Как мы сегодня… Не совсем про нас, но похоже…»

Дед сидел, задумавшись и поглаживая гитару, как добрую собаку. «Он больше всех боялся сегодня, - подумал Кирилл. - Во-первых, за весь экипаж, во-вторых, за своего Митьку, который был впереди… Митька заслужил такую колыбельную…»

- А почему… - начал Кирилл и замолчал. Он хотел спросить, почему Дед не пел эту песню раньше. Не спросил, понял. Надо было иметь право на такую песню.

Теперь они имели это право.

- Давай еще раз, - попросил Кирилл.

- Что ж, давай, - просто и охотно сказал Дед.

Кирилл сел с ним рядом. Он не чувствовал ни капельки смущенья, никакой нерешительности, он хотел петь. Он сейчас словно целиком состоял из этой песни. Два голоса - глуховатый и ясный - слились в первой фразе:

Юрки, сидевшие рядом, еще плотнее придвинулись друг к другу.

- Так… Просто песня, - сказал Кирилл Женьке, когда они шли от оврага после встречи с Чирком. - А почему ты спрашиваешь?

- Она незнакомая какая-то. И хорошая… Ты ее поешь хорошо.

Вот сейчас Кирилл почему-то смутился, хотя Женька не первый раз хвалила его пение. И от смущения заговорил сердито:

- Ты, смотри, не вздумай болтнуть про Чирка.

- Не вздумаю, - рассеянно сказала Женька. - А ты не притворяйся суровым, ты не такой.

- А какой? - растерянно спросил Кирилл.

- Ну… я не знаю.

- Не знаешь, а влюбилась в третьем классе, - пробормотал Кирилл. Он хотел быть язвительным, но, кажется, покраснел.

- В третьем классе все было проще, - серьезно проговорила Женька. - В третьем классе ты пел песни про Чебурашку, а не такие, как эта… «Колыбельная».

- Это песня про то, как люди боятся, - вдруг сказал Кирилл. - Знаешь, бывает так: ветер, огонь, гроза. Люди боятся, но идут.

- Куда?

- «Куда»… - усмехнулся Кирилл. - Куда надо. Ясно, что не кошельки таскать!

- Ну вот, - огорченно сказала Женька. - Сам заступился за Чиркова, а теперь…

- А я не про него…

- А про кого?

- Вообще…

- Странный ты, Кирилл.

- Почему?

- Не знаю… Ты похож на Тиля Уленшпигеля.

- Перегрелась ты на солнышке, - сказал Кирилл и представил себя со стороны, как в зеркале.

- Нет, в самом деле. Такой же худой, и волосы… И… какой-то отчаянный. У тебя тоже пепел стучит в сердце?

- Да ну тебя, - пробормотал Кирилл и от большого смущения брякнул: - Ничего у меня не стучит. Урчит только - в животе от голода.

Тут же он понял, что сморозил глупость, и торопливо проговорил:

- По-моему, это ты отчаянная. Так носишься на велосипеде. Я даже не думал, что ты так можешь.

- Что ты! - обрадованно сказала Женька. - Это я с перепугу. Знаешь, как я перетрусила, когда в овраг скатывались!

- Ну вот, - сказал Кирилл. - Значит, эта песня и про тебя… Ну, пока…

Они стояли на углу улиц Грибоедова и Мичурина, и надо было расходиться.

- До свидания, - сказала Женька и, глядя Кириллу в глаза, протянула узкую ладошку с плотно сжатыми пальцами. Кирилл осторожно взял эти пальцы и вдруг спросил:

- А на кого я был похож в третьем классе?

- На себя самого, - без улыбки ответила Женька. - Ну, до завтра.

Они разошлись, немного встревоженные странным своим разговором, но в общем-то почти беззаботные и уверенные, что сегодняшний день больше не принесет никаких сложностей. Они еще не знали, что школьные заботы не кончились.

Когда Женя вернулась домой, мама сказала:

- Наконец-то! А у нас Ева Петровна…

А Кирилл медленно ехал по обочине и увидел Зою Алексеевну, которая с тяжелой сумкой шла по краю тротуара.

Зоя Алексеевна тоже увидела Кирилла. Они сошлись почти вплотную. Разойтись просто так было невозможно, Кирилл это чувствовал. Поздороваться? Но он уже здоровался с Зоей Алексеевной перед сегодняшним горьким разговором. Что было делать? Кирилл сделал то, что сделал бы и раньше, до сегодняшнего дня. Сошел с велосипеда, оттянул зажим багажника и сказал: