Инна Давидович - Пионеры-герои [Рассказы и очерки]

— Ложись! — подал команду Борисенко и выпустил длинную очередь из автомата.

Гриша, целясь, давал короткие очереди. Он видел, как каратели, будто бы наткнувшись на невидимую преграду, падали, скошенные его пулями.

— Так вам, так вам!..

Неожиданно старшина глухо охнул и схватился за горло. Гриша обернулся. Борисенко задергался всем телом и затих. Его остекленевшие глаза смотрели теперь безразлично в высокое небо, а рука впилась, как будто прикипела, в ложе автомата.

Кустарник, где теперь остался один Гриша Подобедов, окружили враги. Их было шестьдесят человек.

— Сдавайся!. — послышались голоса.

Гриша стиснул зубы и поднял руку. К нему сразу же бросилось несколько солдат.

— Ах вы, ироды! Чего захотели?! — крикнул партизан и в упор секанул по ним из автомата.

Шесть гитлеровцев свалилось ему под ноги. Остальные залегли. Все чаще и чаще над Гришиной головой свистели пули. Партизан молчал, не откликался. Тогда осмелевшие враги вновь поднялись. И вновь под метким автоматным огнем вжимались в землю. А в автомате уже кончились патроны. Гриша выхватил пистолет.

— Сдаюсь! — крикнул он.

К нему рысцой подбежал высокий и тонкий, как жердь, полицай. Гриша выстрелил ему прямо в лицо. На какой-то неуловимый миг мальчик окинул взором редкий кустарник, тучки на небе и, приставив пистолет к виску, нажал на спусковой крючок…

Когда партизаны прибыли на место схватки, они увидели вокруг Гриши одиннадцать убитых карателей. Многие еще корчились, израненные его пулями.

…Гриша Подобедов похоронен в Чечерске в братской партизанской могиле на Замковой горе. Отсюда, где возвышается величественный памятник, видны бескрайние луга за Чечерой и Сожем. По дорогам в райцентр пылят грузовики, в высоком небе, оставляя за собой след, проносятся, как метеоры, реактивные самолеты. А на могиле растут цветы. Их много. Растут высаженные деревца. Пройдут годы, и они зашумят густыми пышными кронами. Зашумят, как эта песня о Грише:

М. ДАНИЛЕНКО

( Перевод Ю. Богушевича )

Такой безрадостной, такой тревожной осени, как осень 1941 года, Виктору Пашкевичу переживать еще не приходилось. О школе не могло быть и речи. Ее фашисты закрыли. Пойти на Березину ловить рыбу или в лес по орехи также нельзя. Выход из города запрещен под страхом смерти. Даже книжки нет, чтобы почитать.

Лишь одна отрада — сходить к Алесю Климковичу, поговорить с ним, поделиться скупыми новостями о событиях на фронте, которые каким-то образом просачивались в оккупированный Борисов. Но это можно было сделать только днем. Вечером же ходить по городу запрещено. Поймает патруль — расстрел на месте.

И так за все, что не по вкусу фашистам, — расстрел, расстрел, расстрел…

Эх!.. А как чудесно было до войны! Куда хочешь, туда иди, что хочешь, то и делай. Никаких тебе ограничений, тем более расстрелов…

И что бы это такое сделать, чтобы побыстрее не стало на родной земле фашистов?

Удрученный сидел Виктор у окна со своим неразрешимым вопросом. На улице уже стемнело, только изредка мертвый белый свет ракет заливал кварталы, и тогда отчетливо вырисовывались контуры соседних домов. Время от времени сухо трещали выстрелы.

Виктор собирался уже лечь спать. Но в окно кто-то осторожно постучал. Так осторожно, что мальчик вначале подумал: «Может, показалось?» Но стук повторился еще и еще.

— Мама! — Витя подошел к постели и коснулся плеча матери. — Кто-то стучит.

— Слышу, сынок. Иди открой. Чужой так осторожно не постучится, ломиться начнет. Это кто-то свой.

Виктор отбросил крючок. В дом зашел мужчина. Еще с порога попросил:

— Завесьте окна и зажгите лампу.

Когда наконец все это было сделано, мама взглянула на незнакомца и радостно воскликнула:

— Андрей Константинович! Живой, здоровый!

Узнал мужчину и Виктор. Это был дядя Андрей, тот самый командир Красной Армии, который перед войной жил у них на квартире. Правда, теперь на нем не было ни военной формы, ни оружия. Одет он был, как рабочий, — в телогрейку и хлопчатобумажные брюки. Но ни в облике, ни в жестах дядя Андрей ничем не изменился. Каким был, таким и остался.

Ночной гость начал расспрашивать о положении в городе, хотел подробно узнать, где какие части стоят, чем они вооружены, много ли солдат. Затем рассказал о положении на фронте. Нелегким оно было. Но в голосе дяди Андрея звучала твердая уверенность.

— Еще немного, и побежит, покатится фашист назад. Громадная сила собирается на фронте для решающего удара. И в тылу нет спасения пришельцам. Слышали, может быть, про партизан?

— Слышали, — в один голос ответили мама и Виктор.

— Ну, а ты что делаешь? — обратился дядя к Виктору. — Конечно, не учишься?

— Нет. Но если бы фашисты и открыли школу, я все равно не пошел бы в нее. — Этот ответ прозвучал тихо, но твердо.

— И все же надо что-то делать. Не сидеть же сложа руки.

— Что же делать, дядя Андрей?

На командира смотрели смелые, наивные мальчишечьи глаза. В них был нетерпеливый вопрос, даже требование: «Что? Скажи. Все, что смогу, сделаю».

— Дел сейчас много, больших, важных, — окинув Виктора вопросительным взглядом, сказал дядя Андрей, — и эти дела для тех, кому свобода Родины дороже всего…

Какой-то внутренний толчок заставил Виктора подняться.

— Я — пионер. Я давал торжественное обещание быть верным Родине!..

…В тот день в доме Пашкевичей не спали далеко за полночь. Мать на кухне готовила ужин для гостя, а тот все сидел с Виктором в комнате и рассказывал, что надо делать и как делать.

А когда, уже на рассвете, подал на прощание руку, Виктор крепко, как взрослый, пожал ее и сказал:

— Сделаю, товарищ командир!

Сделаю. Это обещание обязывало. И Виктор усердно готовился выполнить первое в жизни боевое задание. Он несколько раз ходил в разведку.

Наконец, когда все было готово, решил действовать. Из дому вышел рано, на рассвете. Недалеко за их садом тянулась ограда из колючей проволоки. Это немцы огородили свой временный склад с оружием. Винтовки, пулеметы, ящики с патронами хранились здесь в основном под брезентом. Сюда и направился мальчик. Только не в открытую, а ползком, по-пластунски. Вот и знакомый бугорок, заросший высокой пожелтевшей травой. Отсюда до проволоки — рукой подать. Как раз напротив, у самой земли, под проволокой — щель. Она такая, что Виктор свободно может пролезть на ту сторону.