Вильмос Корн - Мавр и лондонские грачи

Кэт даже глаза вытаращила:

– Кровать? Врешь!

Но тут они оказались в проходной и должны были назвать свои номера. Им кинули жетоны на тесемке. Начинался рабочий день.

Ровно в девять наступило время короткого перерыва, но Джо все еще на допрос не вызывали, и он немного успокоился. Возле уборной его обступили приятели. Расспрашивали о краже. Всем хотелось узнать, почему его отослали домой до окончания смены.

Но тут Джо увидел Очкастого, который, стоя у перил винтовой лестницы, что-то внушал нескольким подросткам. Рот у него растянулся в отвратительной ухмылке. У Джо мороз по коже пробежал. Как проскочить мимо ненавистного Белла? Поблизости проходил Андерсен. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять мучительное состояние мальчика, и он, потянув Джо за рукав, повел его на главную лестницу, по которой детям ходить запрещалось.

– Не бойся, Джо, – сердечно сказал он. – Ничего он тебе не сделает. Мы все уверены, что вы тут ни при чем. Выше голову!

Джо кивнул. Какой Энди добрый! Шум запущенных машин помешал ему ответить. Не успел Джо стать на свое место, как мимо, будто случайно, прошмыгнул Мики, которого прозвали Тюфяком. Он никак не мог смириться с тем, что маленького, тщедушного Джо вечно ставят в пример ему, здоровому, коренастому малому. Теперь-то он ему отомстит. Напустив на себя таинственный вид, он, будто по секрету, передал:

– Эй, Клинг! Старший кладовщик велел тебе передать, что скоро за тобой придут. Полицейские! – Он помедлил, насмешливо поглядывая на свою жертву. – Они уж вытрясут из тебя правду. Так что готовься!

– Какую еще правду? – глухо произнес Джо; у него даже губы побелели.

– Откуда мне знать? Может, они кое-что о тебе разузнали?

Джо остался один. Поблескивая, вращались перед ним веретена. Он отвернулся. У него кружилась голова. Какую правду? Про Билли? Неужели они напали на след? Каждая минута ожидания давила плечи свинцовой тяжестью.

Когда Андерсен проходил между рядами, он увидел, что Джо ничком лежит на полу. Кэт, не зная, что делать, стояла возле него на коленях.

– Тебе худо, Джо? – спросил Андерсен и нагнулся.

Джо раскрыл глаза, он не понимал, где он и что с ним. Потом узнал Андерсена.

– Нет… нет… это сейчас пройдет! – Неужели он упал от слабости? Еще не совсем твердо держась на ногах, он встал за каретку.

Кэт и Ричарду велено было стоять поблизости и помогать ему, так распорядился Энди. И не напрасно! Никогда еще, казалось Джо, так часто не рвались нитки на его веретенах, как в это утро.

Около десяти часов старшего надзирателя Андерсена вызвали в главную контору, но он почти тотчас вернулся за Джо.

– Нас обоих требуют к начальнику личного состава Каттлу! – Андерсен пытался улыбнуться, хотя и сам он порядком трусил. – Да, да, и меня тоже! Так что, как видишь, ничего плохого не может быть. Разговора так или иначе не миновать. Да оно и для тебя лучше! – пытался он успокоить мальчика, который шел рядом с ним бледный как полотно.

Джо не заметил, как почти у самых дверей Каттла какой-то пожилой рабочий отозвал Андерсена и шепнул ему что-то на ухо. От волнения он не заметил и Очкастого Черта. Тот, сопя и раздувая ноздри, торопливо прошел, весь потный от возбуждения и сознания собственной важности, и исчез в приемной Кросса-младшего.

В тот же миг дверь распахнулась, и узкогрудый клерк, который обычно тише воды ниже травы сидел в конторе Каттла, надменно, одним указательным пальцем, поманил к себе Андерсена и бросил:

– Поторапливайтесь! Мистер Каттл ждет!

Каттла, начальника личного состава и управляющего фирмой «Кросс и Фокс», рабочие бумагопрядильни прозвали «Бритвой». На тощей, морщинистой шее у него сидела хищная, как у коршуна, голова. Бритый, с лицом, иссеченным морщинами, он сквозь стекла никелированного пенсне впивался в человека крохотными зрачками водянисто-голубых глаз и всегда молча, поджав губы, стоял перед очередной жертвой. Никогда не меняя тона, задавал он свои вопросы, нагонявшие на всех трепет. Но, едва провинившийся, заикаясь, давал на них ответ, Каттл объявлял свое решение. «Как бритвой режет», – говорили рабочие. И никакие мольбы не могли его поколебать. Перед начальством его тонкие, словно лезвия, губы иногда волей-неволей складывались в почтительное подобие улыбки, но никто никогда не видел, чтобы Каттл смеялся. Никто на свете не был ему дорог. Он и себя-то, видно, не любил. У него была одна только страсть: главная книга фирмы, власть, которую она олицетворяла и к которой он был причастен, с тех пор как гроссбух оказался в его руках.

Как выжать из рабочих все соки при помощи договоров, которые они по неведению подписывали, и тем самым умножить цифры прихода в книге, как, пользуясь штрафами, перечеканить малейшую провинность в прибыль, как задушить в зародыше даже признак поднимающегося возмущения, – все это Каттл постиг в совершенстве. В этом он видел смысл своей жизни. Потому-то старому Кроссу и приглянулся бывший бухгалтер, и он в конце концов доверил ему самый ответственный в фирме пост.

Когда Джо и Андерсен вошли в душную, отделанную черными панелями комнату, где круглый день тускло горел газовый рожок, Каттл стоял за конторкой. Не удостоив их взглядом, он продолжал читать какую-то бумагу, на которой еще не успели просохнуть чернила, затем аккуратно положил ее на самую середину стола и не спеша присыпал песком.

Джо до сих пор везло, его еще ни разу не вызывали к Бритве. От волнения у него сдавило горло. Он прятался за Андерсена, но все же, набравшись духу, окинул взглядом комнату: Очкастого не было. Ему стало легче.

Каттл поднял очки на морщинистый лоб, повелительным жестом поманил к себе Джо и, когда тот, еле передвигая трясущиеся ноги, подошел, уставился на него своими рыбьими глазами. Он собирался было заговорить, но затем поджал губы и с головы до ног медленно оглядел худенькую фигурку в латаной куртке. И вдруг почувствовал, как в нем закипает бешеная злоба. У него заходила челюсть.

Перед ним стоял жалкий оборвыш, карлик с ввалившимися щеками, ничтожество! И такое посмело раскрыть рот? Решилось нам, хозяевам, показать зубы? И, вместо того чтобы попросту раздавить эту козявку ногтем, приходится выполнять поручение младшего шефа!

Джо почувствовал на себе исполненный ненависти взгляд пронзительных глазок. Потом услышал тонкий, гнусавый голос. Слова, смысла которых он не понимал, пролетали мимо ушей. Зато Андерсен не пропустил ни единого словечка, он все больше убеждался в том, что у хозяев нет на руках козырей, раз Каттл так велеречив. К чему же иначе такое многословное, приторно-благожелательное вступление?

Каттл начал издалека. Сначала говорил об «исключительной доброте» и «беспримерной мягкости» набожного Джона Кросса-старшего, церковного старосты в Паддингтоне, которого любовь и уважение избирателей вознесли на высокий пост депутата, члена парламента и который вот уже много лет трудится на благо населения своего округа. Затем он перешел к сыну, старающемуся во всем подражать отцу, – Сэмюелу Кроссу. Всем известно, как близко он принимает к сердцу нужды своих взрослых и малолетних рабочих. Особенно малолетних. Как он неусыпно печется об их воспитании, расширяет их умственный кругозор в фабричной школе, приучает их к дисциплине и порядку, чтобы они со временем стали хорошими, примерными работниками. Разве такие благодетели, – Каттл повысил голос, – не вправе рассчитывать на преданность своих рабочих?