Фрэнк О'Коннор - Протест настоящего мужчины

Покончив с планами на день, я вставал, подвигал к окошку стул и поднимал раму, только чтобы высунуть голову. Окно выходило иа другую улочку, и я видел передние дворики ее домов, дальше, за глубоким оврагом на холме, — высокие дома из краевого кирпича, пока еще в тени, а дома на нашей стороне оврага уже ярко освещались солнцем, хотя длинные причудливые тени делали их какими-то чужими — добротными и свежевыкрашенными.

Потом я шел в мамину комнату и забирался на большую кровать. Мама просыпалась, и я начинал рассказывать ей обо всех своих затеях. К этому времени я, сам того не замечая, успевал в своей ночной рубашке превратиться в ледышку, и вот я говорил и согревался наконец, сковавший меня лед таял, и я засыпал рядом с мамой, а будил меня уже звон посуды на кухне — мама готовила завтрак.

После завтрака мы отправлялись в город — слушали мессу в церкви святого Августина, молились за отца, ходили по магазинам. Если днем была хорошая погода, мы выбирались за город — либо просто погулять, либо навестить в монастыре святого Доминика лучшую мамину подругу. Мама всех монахинь заставляла молиться за отца, и сам я каждый вечер перед сном просил бога, чтобы он отпустил отца с войны живым и невредимым. Если бы я только знал, к чему приведут мои молитвы!

Однажды утром я влез в большую кровать и обнаружил там отца, который по своей привычке явился нежданно-негаданно, но утром вместо военной формы он надел свой лучший синий костюм, а мама была на седьмом небе от счастья. Я не видел, чему тут особенно радоваться, потому что без формы отец был такой, как все; но мама сияла, она объяснила мне, что бог услышал наши молитвы, и мы первым делом пошли в церковь поблагодарить его за то, что отец вернулся домой в добром здравии.

Вот уж счастье-то! В тот же день к обеду отец вышел в домашних шлепанцах, напялил на голову старый грязный берет, чтобы уберечься от сквозняка, закинул ногу на йогу и принялся с серьезным видом что-то говорить маме, которая взволнованно его слушала. Мне, ясное дело, не понравилось, что мама волновалась, это портило ее красоту, и я перебил его.

— Подожди, Лэрри, — мягко сказала мама.

Это была ее обычная присказка, когда к нам являлись непрошеные гости, поэтому я не обратил внимания и продолжал гнуть свое.

— Пожалуйста, помолчи, Лэрри, — с раздражением произнесла она. — Ты не видишь, что я разговариваю с папой?

Мне потом не раз приходилось слышать эти зловещие слова: «Я разговариваю с папой». Это так-то бог откликается на мои молитвы? Видно, не очень внимательно он меня слушал!

— А почему ты разговариваешь с папой? — спросил я с самым что ни на есть безразличным видом.

— Потому что мы с папой обсуждаем одно очень важное дело. Не мешай нам!

После обеда отец, по просьбе мамы, повел меня погулять. На сей раз мы пошли не в сторону окраины, а к центру города, и я уже было обрадовался — может, с отцом не так и плохо? Но радовался я напрасно. Прогулку по городу мы с ним понимали совершенно по-разному. Его совсем не интересовали трамваи, пароходы, лошади — казалось, ему только и надо, что поболтать со всякими дядьками его возраста. Если я хотел остановиться, он знай шел себе дальше и тянул меня следом. Но если останавливался он, выбора у меня не было. А прислонится к стене — значит, будет стоять долго, это я сразу заметил. Меня даже затрясло, когда он застрял второй раз. Да он собирается торчать здесь целую вечность! Я стал тянуть его за пальто и брюки. С мамой в таких случаях шутки плохи, она могла накричать: «Лэрри, веди себя как следует, не то я сейчас тебя шлепну!», отец же оказался на удивление стойким — в ответ на мои выпады он и бровью не повел, стоял себе и улыбался. Я посмотрел на него, прикинул — а может, взять и заплакать? Да нет, его и слезами-то не прошибешь! В общем, гулять с ним было все равно что с горой. Он либо не замечал, что там путается и копошится у него под ногами, либо снисходительно усмехался сверху вниз, с заоблачной вышины. До того был занят собственной персоной, что дальше уж и некуда.

За чаем снова началось «Я разговариваю с папой», но теперь дело еще больше осложнилось — отец держал в руках вечернюю газету и каждые две минуты опускал ее и рассказывал маме, что он там интересного вычитал. Это был запрещенный прием. Один на один, по-честному, я бы еще мог побороться с ним за мамино внимание, но когда он брал себе в помощь столько народу, я был бессилен. Несколько раз я все же пытался перехватить инициативу, но безуспешно.

— Когда папа читает, ты должен вести себя тихо, — раздраженно оборвала меня мама.

Одно из двух: либо ей в самом деле больше нравится разговаривать с папой, чем со мной, либо у него над ней какая-то сверхъестественная власть и мама просто боится сказать правду.

— Мамочка, — сказал я ей вечером, когда она укладывала меня спать, — как ты думаешь, если я сильно-сильно помолюсь, бог пошлет папу обратно на войну?

Она на мгновение задумалась.

— Нет, милый, — ответила она с улыбкой. — Скорее всего, не пошлет.

— А почему, мамочка?

— Потому что война уже кончилась, мой милый.

— Но ведь бог, если захочет, может начать новую войну, а, мамочка?

— Он не захочет, мой милый. Войны начинает не бог, а плохие люди.

— Вот оно что! — протянул я.

Это меня немного разочаровало. — Возносят бога, возносят, а ему, оказывается, не все под силу.

На следующий день я проснулся в обычное время, недовольство рвалось из меня наружу, как шампанское из бутылки. Я вытянул ноги и заставил их как следует высказаться — госпожа Правая жаловалась, что ее отец долго портил ей жизнь, но в конце концов она сумела упрятать его в «дом». «Дом» я представлял себе плохо, но чувствовал — для моего отца это самое подходящее место. Потом я подставил стул и высунулся из окошка. Рассвет еще подкрадывался как-то виновато, словно я застал его на месте преступления. С головой, пухнувшей от всяких мыслей и планов, я доплелся до соседней двери и в полутьме влез на большую кровать. С маминой стороны места не было, и я пробрался в середину между ней и отцом. Я как-то упустил из виду, что он здесь, и несколько минут сидел между ними, как мумия, и ломал голову: что мне с ним делать? Он разлегся так, что занял больше половины кровати, и мне даже некуда было приткнуться. Я раза два-три пихнул его ногой, он что-то забормотал и потянулся. Теперь места хватало, но проснулась мама и дотронулась до меня рукой. Я устроился поудобнее, откинулся на теплую подушку и стал посасывать большой палец.

— Мамочка! — промурлыкал я радостно и громко.

— Ш-ш-ш, милый, — прошептала она, — не буди папу!