Фрэнк О'Коннор - Протест настоящего мужчины

Это была новая опасность — похоже, куда более серьезная, чем «Я разговариваю с папой». Ведь я так привык каждое утро обсуждать с мамой планы на день!

— Почему? — сурово спросил я.

— Потому что наш бедный папочка устал.

Подумаешь, причина! И вообще, что это еще за сюсюканье: «Наш бедный папочка»? Я всегда был против телячьих нежностей, в них, как мне казалось, нет ни капли искренности.

— А-а, — легонько пропел я. А потом сладеньким таким голоском: — Знаешь, мамочка, куда я хочу с тобой сегодня пойти?

— Нет, милый, — вздохнула она.

— Я хочу пойти на реку и половить новым сачком колюшек, еще я хочу поиграть в «Лису и собак», а…

— Не буди папу! — сердито прошипела она, прикрыв мне рот рукой.

Но было уже поздно. Он проснулся. Что-то пробурчал и потянулся за спичками. Потом недоуменно уставился на часы.

— Хочешь чайку, дорогой? — спросила мама кротким, вкрадчивым голоском, каким никогда не говорила. Можно было подумать, что она испугана.

— Чайку? — с негодованием воскликнул он. — Да ты знаешь, который час?

— А потом я хочу пойти на старую дорогу, — громко продолжал я, боясь, что, если меня будут перебивать, я что-нибудь забуду.

— Сейчас же спи! — резко оборвала меня мама.

Я захныкал. Разве можно с ними сосредоточиться? А помешать мне высказать утренние планы — это все равно что срубить дерево на корню.

Отец ничего не сказал, только зажег трубку и стал затягиваться, глядя во тьму, словно ни мамы, ни меня здесь не было. Да он же просто сумасшедший! Не успевал я открыть рот, как мама раздраженно шикала на меня. За что же такое унижение? Это несправедливо!

Отец поднялся рано, приготовил чай и принес чашку маме, но не мне.

— Мамочка! — закричал я. — Я тоже хочу чаю!

— Конечно, милый, — терпеливо сказала она. — Вот, попей из маминого блюдечка.

Это было уже слишком. Кому-то придется уйти — нам с отцом нет места под одной крышей. Я не хочу пить из маминого блюдечка, я хочу, чтобы в моем доме со мной считались, обращались, как с равным! Специально, чтобы позлить ее, я выпил весь чай и ничего ей не оставил. Она молча снесла и это.

Но когда вечером мама укладывала меня спать, она мягко сказала:

— Лэрри, обещай мне, пожалуйста, одну вещь.

— Какую?

— Не приходить по утрам и не беспокоить нашего бедного папочку. Обещаешь?

Опять «наш бедный папочка»! Я уже относился с подозрением ко всему, что касалось этого невозможного человека!

— Почему? — спросил я.

— Потому что наш папочка сильно устает и не высыпается.

— А почему он устает, мамочка?

— Ну, ты ведь знаешь, когда папа был на войне, мамочка брала денежки на почте, правда?

— У мисс Маккарти?

— Да. А теперь у мисс Маккарти денежек больше нет, и приносить их нам должен папочка. Знаешь, что может случиться, если он ничего не принесет?

— Не знаю, — ответил я. — А что?

— Ты видел, как несчастная старушка стоит по пятницам у церкви и просит милостыню? Вот и нам, может, так придется. А разве нам хочется просить милостыню?

— Нет, — согласился я. — Не хочется.

— Так ты обещаешь, что не будешь приходить по утрам и будить папу?

— Обещаю.

Да, решил я, придется пойти на такую жертву. Я знал, что денежки — это вещь серьезная, и мне совсем не хотелось вместе со старушкой просить по пятницам милостыню возле церкви. Вокруг моей кровати мама разложила игрушки — утром, куда ни вылезешь, обязательно наткнешься на одну из них.

Я проснулся и сразу же вспомнил о своем обещании. Встал, устроился на полу и стал играть — казалось, прошло бог знает сколько времени. Потом я взял стул и еще бог знает сколько времени смотрел в окно. Неужели отцу не пора вставать? Неужели никто не напоит меня чайком? Солнечного настроения не было и в помине — я изнывал от тоски, а в придачу и от холода, от жуткого холода! Как мне не хватало тепла глубокой большой кровати с пуховой периной!

Наконец я не выдержал. Пошел в соседнюю комнату. Места с маминой стороны опять не было, я стал перелезать через нее, и она, вздрогнув от неожиданности, проснулась.

— Лэрри, — прошептала она, крепко взяв меня за руку, — что ты мне обещал?

— Ну, мамочка, — заскулил я, пойманный с поличным. — Я уже знаешь сколько держался?

— О господи, да ты весь продрог! — печально сказала она, ощупывая меня. — Ладно, так и быть, оставайся, только обещай молчать.

— Но я не могу молчать, мамочка, — заскулил я.

— И знать ничего не желаю, — твердо возразила она, и в этом было что-то новое. — Папа хочет спать. Можешь ты наконец понять это?

Я все понял, еще как понял. Я хочу разговаривать, а он хочет спать, — чей это дом, интересно знать?

— Мамочка, — сказал я не менее твердо, — пусть тогда папа спит отдельно.

Она не сразу нашлась что сказать.

— Ну вот что, — услышал я ее шепот. — Либо ты лежишь и помалкиваешь, либо шагом марш в свою комнату. Выбирай.

Какая несправедливость! Я предложил такой разумный выход, а она даже не удосужилась мне ответить. Я со злостью пнул отца ногой — мама ничего не заметила, но он заворочался и встревоженно открыл глаза.

— Который час? — испуганно спросил он, глядя не на маму, а на дверь, словно там кто-то стоял.

— Еще рано, — елейным голоском произнесла она. — Это всего лишь ребенок. Спи… Лэрри, — добавила она, поднимаясь с кровати, — ты все-таки разбудил папу, сейчас же иди в свою комнату.

Несмотря на спокойный тон, я понял — она не шутит, и я могу потерять все свои законные права, если немедленно не вступлюсь за них. Она подняла меня, и я издал такой вопль, что можно было разбудить и мертвого, не говоря уже об отце. Он застонал.

— Что за несносный ребенок! Он хоть когда-нибудь спит?

— Это просто привычка, дорогой, — мягко ответила мама, хотя явно была раздосадована.

— Ну так пусть отвыкает! — закричал отец и стал ворочаться. Он вдруг стянул на себя все одеяло и отвернулся к стенке, потом взглянул на нас через плечо — из-под одеяла торчали только два маленьких злобных и темных глава. Видно, я здорово его допек.

Чтобы открыть дверь, маме пришлось опустить меня на пол, я тут же вырвался и с визгом кинулся в дальний угол. Отец подскочил на кровати.

— Заткнись, щенок! — взревел он.

Я был настолько ошеломлен, что даже перестал кричать. Никто и никогда не разговаривал со мной в таком тоне. Я обалдело посмотрел на отца — его всего перекосило от ярости. Главное, я ведь сам молил бога, чтобы это чудовище вернулось домой живым и невредимым! А бог? Он-то куда смотрел?

— Сам заткнись! — не помня себя, выкрикнул я.

— Что-о? — зарычал отец и, как дикий зверь, выпрыгнул из кровати.

— Мик, Мик! — бросилась к нему мама. — Что ты, не видишь, ребенок к тебе еще не привык!

— Я смотрю, он у тебя тут вырос, да ума не вынес, — гремел отец, дико размахивая руками. — Выпороть его как следует, будет знать!