Владислав Крапивин - Тень каравеллы. Повести

Я научился уже многого не бояться. Мог ночью забраться на чердак, прыгнуть в крапиву, отлупить Тольку, читать повесть Гоголя «Вий» при коптилке и сказать здоровенному Петьке Брындину, по прозвищу Зер-Гут, что он драная сколопендра. Но мохнатых шмелей и злых кусачих ос я боялся пуще огня.

Гуденье нарастало. Я завертел головой. Громадный, чуть ли не с грецкий орех, шмель совершал вокруг меня неторопливый облет. Тут же я представил, как он заберется мне под латы и будет жужжать и биться там…

Черибузо, наверно, с ехидной улыбкой наблюдал из пещеры, как рыцарь в сверкающих доспехах, звеня и погромыхивая, летит вниз, не разбирая дороги.

Я отдышался у ручья на лужайке, окруженной мелким ольховником.

- У, ж-животное… - сказал я в адрес шмеля, чтобы не было так стыдно за свое отступление.

- Чиво говоришь?

Я даже подскочил.

За кустом, у самого ручья, пятками в воде сидела Манярка.

- Чиво говоришь? - повторила она, и на лице у нее проступило сильнейшее любопытство. Узнала.

- Ничего, - буркнул я. - Ты что здесь делаешь? Вот Славка узнает, где ты болтаешься, он тебе задаст.

- Не, - рассеянно откликнулась она. - Не задаст. Он меня не лупит.

- Зря, - сурово сказал я. Больше всего я боялся, что Манярка догадается о моем позорном бегстве. Но как она могла догадаться?

Я с ожесточением начал дергать тесемки и срывать крючки доспехов. Если человек струсил, он всегда потом злится. Манярка следила за мной не двигаясь.

Было в ней что-то птичье. Глаза - как черные пуговицы, шея тонкая, будто у птенца. И даже острые лопатки под платьем были похожи на неотросшие крылышки.

Не нравилось мне, как она сидит и смотрит: разболтает теперь всем про мое снаряжение. А тут еще крючок наплечника намертво вцепился в рубашку. Я дергал, дергал…

- Давай отцеплю, - сказала Манярка.

Но не двинулась, пока я не ответил:

- Ну отцепи… Чего сидишь?

Она встала, подошла сзади и деловито задышала мне в шею. Отцепила. Потом села на корточки над моим снаряжением.

- Это раньше солдаты носили такие железины… Ты сам делал?

- А кто? Пушкин, что ли?

- Я знаю, - сказала она. - Пушкин - это писатель. Он кино про царя Салтана сочинил.

Был такой фильм. Не цветной, не широкоэкранный, но все равно хороший.

- Ну-ка, помоги, - велел я.

Она послушно уложила мне в портфель доспехи.

- Пойдем, - сказал я. - Нечего тебе здесь одной делать. Славка, наверно, по всем улицам ищет.

Я знал, как Дыркнаб нервничал, если Манярка исчезала.

- Не пойду, - нахмурилась она. - Я с ним поругалась.

- Ну подумаешь - поругалась. А сейчас помиришься.

- Пускай он первый мирится.

- А как же он будет мириться, если тебя нет?! Пошли!

- Не пойду.

- Ну, что ты будешь здесь делать, а?

- Я рыбу ловлю.

И тут я увидел на берегу здоровенную палку с привязанной ниткой. На конце нитки была расстегнутая безопасная булавка, а на острие булавки сидела дохлая зеленая муха.

Вот потеха!

- Этой удочкой ловишь?

- Ага.

- Ничего ты ею не поймаешь. Да тут и рыбы нет.

- Южка говорил, что есть маленькая.

- Ничего здесь нет. Айда!

Она повернулась спиной. Вот вредная! Пришлось пойти на хитрость:

- Если пойдешь, я тебе настоящую удочку сделаю.

Она обернулась.

- А ты не врешь?

- Маняра! - сурово сказал я.

Она подумала. Потом глаза ее остановились на моей пряжке.

- А дашь ремень поносить?

- Ты же не мальчик!

- А девочки тоже бывают моряки.

Что с ней делать?

- Только не зажиль, отдай потом.

Она быстро затолкала платье в трусики и подпоясалась. Но ремень сваливался. Пришлось мне передвигать пряжку.

Нацепив ремень, Манярка полюбовалась пряжкой, закинула на плечо свою удочку (не снимая мухи с булавки) и зашагала впереди меня.

Во дворе я сдал ее Дыркнабу, который и вправду уже беспокоился.

- Выдеру, - жалобно сказал он. - А ну, дай сюда ремень!

Но Манярка ускакала как коза.

Под вечер Дыркнаб вызвал меня на крыльцо. Манярка была с ним рядом.

- Ты ей обещал удочку сделать?

- Ну и что? - сказал я. - Она никак домой не шла.

- Вот, видали! - в сердцах сказал Дыркнаб. - А теперь она от меня не отлипает: почему ты удочку не делаешь?

- Она чья сестра? - взъелся я. - Моя? Она твоя сестра! Ты и делай!

Дыркнаб тоже разозлился:

- А она не хочет! Понятно? Хочет, чтобы ты!

Видали фокусы?

- Ты ее спроси, не хочет ли она по шее.

Манярка молча смотрела на меня и слушала. Серьезная такая. Когда я сказал про шею, она повернулась и зашагала прочь. Потом остановилась. Вернулась, не глядя на меня. Сняла мой ремень, положила на крыльцо и снова пошла от нас.

Что тут будешь делать? Нельзя же, чтобы человек вот так уходил.

- Постой, ты, - сказал я.

Пришлось искать подходящий прут для удилища. Нашел. Но нужную нитку отыскать не смог и сделал леску из шпагата.

- Зачем такая толстая? - недовольно спросила Манярка.

- А если большая щука попадется?

- Тогда крючок тоже большой надо.

- Крючок - завтра. Проволоку найду и сделаю.

- Ладно, - снисходительно сказала она и убежала, оглядываясь.

Поздно вечером, когда я, набегавшись, уже собирался спать, мама сообщила:

- Там тебя барышня спрашивает.

- Кто? Майка, что ли?

- Не Майка. Маня.

- Маня?.. Ах, Манярка! Ну что ей опять надо?

Она стояла у крыльца с моей «удочкой».

- Маняра! Ты чего не спишь? Ну, Славка намылит тебе шею!

- Не намылит, - отмахнулась она. И, встав на цыпочки, зашептала мне в ухо: - Владька, а можно, чтобы это была не удочка, а кнут? Все равно ведь крючка нету, а только палка с веревкой. Можно?

Ну смех, да и только! Шепчет, будто какая-то тайна у нее.

- Зачем тебе кнут? - спросил я громко.

Она смутилась.

- Играть… Как будто в цирке. С лошадями. Учить их прыгать.

Понятно. Она видела цирковую афишу. В открытие цирка уже никто не верил, но афиши время от времени появлялись, и на одной из них был нарисован худой дрессировщик во фраке, цилиндре и с длинным кнутом. У этого кнута было какое-то трудное название. Мама говорила, да я забыл. По сторонам от дрессировщика стояли, вздыбившись, красивые лошади с перьями на головах.

Мне эта афиша не нравилась. Я не любил, когда мучили животных, а этот дядька в цилиндре был определенно мучителем: вон какой хлыст!

- Во-первых, - строго сказал я, - надо говорить не «лошадями», а «лошадьми». А во-вторых, бить лошадей кнутом - это свинство. Дай-ка я тебе врежу! Понравится тебе?

Манярка насупилась:

- А чего… А как их тогда учить?

- По-хорошему, вот как.

Ей, наверно, стало неловко, и она сказала обидчиво:

- Будто ты лучше всех знаешь… У тебя, что ли, есть лошадь?

И я неожиданно ответил:

- Три.

Это получилось так просто и уверенно, что Манярка приоткрыла рот и лишь через минуту сказала: