Уильям Армстронг - Саундер ждёт хозяина

Я научился читать пятьдесят лет назад, за круглым столом, который стоял посредине огромной кухни, пропахшей ароматом еды. Моим учителем был седовласый негр, преподававший в крохотной негритянской школе, которая находилась в нескольких милях от нашего дома в Грин-Хилле. После окончания уроков в летнее время он работал на моего отца. В те годы ещё не было радио и телевизоров, поэтому, когда наши занятия оканчивались, он о чем-нибудь рассказывал нам. Канву для своих рассказов он брал из басен Эзопа, поэм Гомера, из Библии и истории. Этот старик обладал столь неотразимым обаянием, что даже по прошествии полстолетия оно не утратило своей силы.

Он пришёл в нашу округу с Юга уже пожилым человеком. О своём прошлом он не говорил почти ничего. Но как-то вечером, сидя за большим столом, он рассказал нам сначала об Аргусе, верном псе Одиссея, а потом о Саундере, собаке для охоты на енотов.

Этот рассказ принадлежит старому негру, а не мне. Он взят не из Эзопа, Гомера или Библии, это просто история его жизни.

С тех пор мир очень изменился. Той школы уже нет. Исчез из кухни и круглый стол. Но история эта осталась.

Уильям Армстронг

На крыльце стоял высокий мужчина. Навес над крыльцом, опиравшийся на два неотёсанных столба, свисал вниз, так что голова мужчины почти касалась балок. Из окна хижины пробивался слабый свет, и тени мужчины и столбов были одинаковой длины. Рядом с мужчиной стоял мальчик, продрогший от холодного октябрьского ветра. Одной рукой он гладил большую гладкую голову собаки по кличке Саундер.

— Па, а где ты взял Саундера? — спросил мальчик.

— Нигде. Он сам пристал ко мне на дороге, когда был ещё совсем крошечным щенком.

Отец повернулся к раскрытой настежь двери. Из хижины, вглядываясь в темноту, высунулись три малыша — даже самый старший из них был ниже дверной ручки. Они в один голос крикнули:

— Можно погладить Саундера?

— Слишком холодно. Закройте дверь!

— Мы с Саундером, наверное, ровесники, — сказал мальчик, ласково потрепав собаку сначала за одно, потом за другое ухо.

У него, как у всех детей, было своё представление о возрасте, разделявшем его и малышей: он уже дорос, чтобы стоять на холоде и гладить Саундера.

В ночной тьме не видно было ни огонька. По воле белого хозяина этих бескрайних полей хижины негров-издольщиков были разбросаны далеко одна от другой, словно мушиные пятна на побеленном потолке. Иногда по воскресеньям мальчики ходили с родителями в одну из таких хижин. Была в округе и школа. Но она находилась совсем далеко, на окраине города. Занятия в ней начинались после уборки урожая, а заканчивались перед севом. Два года подряд мальчик начинал с октября посещать школу. Каждый день утром и вечером он преодолевал по двенадцати километров. Но через несколько недель, когда холодные ветры приносили с собой неизбежные зимние болезни, мать ему говорила:

— Хватит учиться, сынок. Дорога в школу слишком длинная, а на улице так холодно!

И мальчик соглашался с ней, потому что ребята смеялись над ним, когда он опаздывал в школу. Может, на следующий год над ним перестанут смеяться: он подрастёт, будет ходить быстрее и успевать в школу до начала уроков. И теперь, когда мальчик уже так не уставал от дальней дороги в школу и обратно, отец позволял ему охотиться с Саундером. Конечно, было бы очень здорово и учиться, и охотиться, но если уж школа недоступна, то хоть Саундер всегда с ним.

— Другой такой собаки, как наш Саундер, не сыщешь! — взволнованно произнёс мальчик. Ему хотелось, чтобы отец поддержал разговор, но тот молчал. Он стоял неподвижно и вглядывался в темноту, со всех сторон окружавшую хижину. Казалось, отец к чему-то прислушивается, хотя до мальчика не доносилось ни звука.

Да, Саундер вполне заслужил свою кличку. [1] Саундер (англ.) — громогласный, звонкоголосый. Когда ему случалось загнать на дерево енота или опоссума, лай его разносился далеко по всей равнине, перекатываясь через холмы. На всю округу ни одна собака не умела лаять громче.

Посторонний взгляд мог и не заметит в Саундере ни одного из тех достоинств, о которых знал мальчик. Во внешности пса ничего не было примечательного — просто помесь американской гончей рыжей масти с бульдогом. От гончей Саундер получил уши, нос и цвет шерсти, а от бульдога — большие квадратные челюсти и голову, мускулистую шею, широкую грудь. Когда хозяин стряхивал загнанного на дерево енота или опоссума, Саундер молниеносно бросался на добычу и хватал её за загривок. Широко расставив передние лапы, весь выгнувшись, он делал одно-два движения могучей шеей, и всё было кончено. Саундер опускал к ногам хозяина безжизненное тело зверька, нигде не порвав и не прокусив его шкуры. Хозяин гладил мозолистой рукой мускулистую шею и приговаривал:

— Молодец, Саундер, молодец!

Зимой, когда полевые работы прекращались и денег не платили, те полдоллара, которые давали за опоссума, и два доллара за шкуру енота были большим подспорьем — на них покупали муку и тёплые куртки.

Но поистине бесценным был голос Саундера. Он вырывался из его широкой груди и большой пасти словно эхо, отражённое от стен пещеры. Вольный воздух чуть смягчал его, унаследованная от бульдога хрипота скрадывалась туманами равнин, и до слушателя доносился оглушительно звонкий лай гончей. Только у Саундера он был громче и чище, чем у любой чистокровной гончей. Взяв след, Саундер подавал голос через равные промежутки времени с чёткостью жонглёра. Его лай перелетал с холма на холм подобно резиновому мячу. И звучал он необычно, наполняя ночную тьму музыкой, словно ветви деревьев перебирали серебряные струны.

Когда Саундер брал след зверя, вышедшего на поиски пищи, его возбуждённый лай звучал тише. Чем свежее был след, тем реже лаял Саундер, потому что, охотясь на енота, собака старается прыгнуть внезапно и схватить его на земле. Но слишком долгого молчания Саундер просто не выдержал бы. И в конце этого последнего безмолвного рывка, когда славный пёс наконец настигал добычу, он совершенно заходился в неистовом лае.