Владимир Добряков - Две строки до востребования

Гринька вдруг радостно засмеялся.

— Могу и десяток! — И он солидно, не спеша извлек из кармана синюю пятирублевую бумажку. — Я ведь к тебе зачем пришел? О квартиранте сказать. Был он. Три дня жил. А сегодня ушел. Сначала жуть до чего не понравился мне. Командует: то, это подай! А потом ничего. Денег дал. — О десятирублевой бумажке, спрятанной в другом кармане, Гринька на всякий случай умолчал. Затем, вспомнив о маскировке парня, улыбнулся: — Был с усами, а сегодня сбрил. Как другой человек стал.

Было заметно, что и сообщение о квартиранте заинтересовало Вавилона. Слушал, не перебивая.

— Ну, а что еще говорил? — спросил он.

— Да ничего больше… За водкой посылал, только не вышло — не продали мне… А уходил когда, то предупредил, чтобы я… в общем, молчал чтобы.

— А ты… — Вавилон не то строго, не то насмешливо взглянул на своего малолетнего приятеля.

— Чего я?

— Да то. Не очень-то молчишь.

— А кому я сказал? — удивился Гринька.

— Мне.

— Так это тебе. — Гринька облегченно улыбнулся.

— Неважно — мне, другому. Велено молчать — ша! Понимать надо такие вещи, Гриня… Ну а за пломбиром-то мне идти?..

Пока посыльный бегал за мороженым, Вавилон снова закурил и, глядя в одну точку, о чем-то глубоко задумался.

И пломбир он откусывал мелкими кусочками, молча. А когда доел, вытер носовым платком изуродованную руку и сказал:

— Послезавтра улетаю… Не зашел бы проводить меня? Друзья все-таки.

— На аэродром? — радостно спросил Гринька.

— Домой приди. А уж потом… Сможешь в десять утра прийти?

— Да когда хочешь приду! Я же вольный казак теперь буду. Последний денек завтра. Три месяца — ни школы, ни уроков.

— Тогда — по рукам! Жду. — Вавилон крепко хлопнул по Гринькиной ладони.

Чтобы не встречаться на кухне с отчимом, Вавилон ужинал у себя в комнате. Съел принесенную матерью с работы (неделю назад Алла Игнатьевна поступила работать в театральный буфет) порцию заливной рыбы и налил в кружку чая. Чай, пока он управлялся с заливным, успел остыть, и Вавилон, прихлебнув из кружки, поморщился. «Вот жизнь, елки-моталки, пошла! Как на вокзале! Холодный чай с горбушкой».

Алла Игнатьевна словно дожидалась этого тяжелого вздоха вконец разобиженного на свою судьбу сына. Дверь комнаты тихонько отворилась, и мать вошла, неся в руках прозрачный кулек с печеньем и бутылку молока.

— На-ка вот, поешь, — сказала она. — Не пустой же чай пить.

Она жалостливо смотрела выпуклыми голубыми глазами на сына и вздыхала.

— Волик, а если все-таки помириться тебе с ним?.. Никак не можешь, да?

— Не хочу.

— Ну, а что делать-то? Не разводиться же?

— Зачем. Живите себе. Я-то при чем тут?

— Да как же, гляжу на тебя — и душа переворачивается. И похудел, и глаза какие-то… печальные.

— Сплю плохо, — отхлебнув молока, сказал Вавилон. — Бессонница.

— От переживаний, — снова вздохнула, будто приподнялась над столом, Алла Игнатьевна.

— Отдохну на море, пройдет.

— А вернешься — на работу поступать будешь?

— Что-нибудь подыщу. Не пыльное. Не пропаду… В армию, может, забреют.

— С такой-то рукой?

— В официанты пойду. Живые деньги. Или к художничкам. В подручные. Тоже не обижаются, водятся гроши.

— Все… ненадежно как-то…

— Мам, дай снотворного. Правда бессонница.

— Тоска тебя, Волик, гложет. Ну, не так ли, сынок? Вижу ведь: измаялся. Повидался бы с ней еще. В кино сходи. Ты ведь у меня красивый. И статный. Рост гляди какой? Я-то раньше так любила высоких. Обмирала.

— Как ты не поймешь: другого Наташа любит… Счастливчика, с машиной… И потом — она старше меня.

— На вид такая молоденькая.

— Почти на год старше. А женщинам, по себе, наверно, знаешь, это не нравится. Сами хотят быть моложе.

— По-всякому, Волик, бывает. Сердечные дела…

— Да что толковать о моих дедах! — раздраженно оборвал он. — Со своими разберитесь. Как кошка с собакой живете. Разве это жизнь?.. Таблетку ты дашь от бессонницы?

— Сейчас, — печально сказала мать и унесла посуду. Через минуту она вернулась с коробочкой маленьких желтых таблеток. — Одну примешь.

— А если две?

— Неужели такая бессонница? — забеспокоилась Алла Игнатьевна. К врачу бы тебе сходить.

— Говорю же: на море все пройдет…

Незадолго до того как лечь спать, Вавилон завел будильник на час ночи, взял две желтенькие таблетки, понюхал их и проглотил. Минут десять он подождал, ничего не чувствуя. Спать нисколько не хотелось. Тогда взял с книжной полки потрепанный детектив и наугад раскрыл его. Страницы две прочел, а потом голова сделалась тяжелой, потянуло в сон. Даже лень было поднять руку и погасить торшер. Не глядя, он все-таки нащупал свисавший шнурок и потянул его вниз…

Проснулся Вавилон, как обычно, в восемь часов и сразу же вспомнил о будильнике. Пружина завода оказалась спущенной. Выходит, что не слышал, как и звенел? Ну и сон? Богатырский!

Это привело его в хорошее расположение духа, и он подумал: «Может, весь день будет везучий?» Уже не раз примечал: если заладится с утра — все потом идет как надо…

И предсказание как будто бы начинало оправдываться. Василий Федотович, несмотря на такой ранний час, куда-то уже ушел, и они с матерью, не таясь, мирно позавтракали на кухне. Вавилон похвалил ее снотворные таблетки и сказал, что, возможно, увидится сегодня с Наташей.

— И вид совсем другой у тебя! — порадовалась Алла Игнатьевна. — А то вчера просто напугал меня. Сидишь, точно с креста снятый. А сейчас куда там — красавчик! Пойди, пойди к Наташе. Сиреневую рубашку тебе поглажу. Туфли начисти. Такого-то молодца чтобы не заметила? Да никогда не поверю!..

Романа он застал во дворе, у своей машины. Бородач протирал полотняной тряпкой лобовое сиявшее на солнце стекло.

— Кого зрю! Старина! — Роман, опасаясь испачкать сиреневую отглаженную сорочку Вавилона, лишь широко раскинул руки. — Пропал! Категорически и бесповоротно. Уже не чаял и зреть. Ну, вещай, старина!

Вавилон даже смутился от такой бурной волны радушия.

— Да, в общем-то, и рассказывать нечего. Работа, хлопоты, домашние дрязги. Ничего интересного.

— Пардон, старина! При таком тусклом варианте твой уход в небытие окончательно теряется в тумане таинственности.

Ну, выворачивает! Вавилон рассмеялся.

— Почему не был, спрашиваешь? Говорю же, дела всякие. С работы вот рассчитался… А технику сам, значит, начал обслуживать!

— Как видишь. — Роман кинул на сиденье тряпку. — Личный шофер — мечта голубая и, кажется, для меня несбыточная. Вот и ты бессовестно и таинственно покинул меня.

— Ничего, — ободряюще сказал Вавилон, — это на пользу тебе. Привыкай. И на права скорей сдашь.

— Права-то уже в наличии. — Роман похлопал себя по нагрудному карману. — Пришлось состряпать. Помогли, в общем… А вот практики, сам понимаешь, явный недобор. Мандражирую за рулем.