Владимир Добряков - Две строки до востребования

У него был такой несчастный и растерянный вид, что она пожалела его: машина врезалась в каменное ограждение. Девушка пострадала сильно. Находится в шоковом состоянии. А водитель отделался сравнительно легко — сломана рука и разбито колено. Лежит здесь же, в девятнадцатой палате на втором этаже.

— А будет… жить она? — потрясенный ее словами, спросил Вавилон.

— Мы всегда надеемся. И делаем все от нас зависящее, — уже строго и официально сказала сестра.

Весь день он провел в больнице. Видел мать Наташи. Ее около двух часов наконец пропустили к дочери. К этому времени он уже кое-что знал о Наташе. Молоденькая медсестра Люба, на вид почти девочка, прониклась к нему сочувствием и по его просьбе даже заглядывала в восьмую палату — еще раз посмотреть, в каком состоянии больная.

— Температура еще высокая. Дыхание тяжелое. Второй раз влили кровь, сейчас она в сознании. Ушибы позвоночника и плеча. Щеку, кажется, порезало стеклом. Не видно, забинтовано… Да вы не волнуйтесь, — успокоила медсестра, — жить будет.

— А как она сама-то? — спросил Вавилон. — Держится? Разговаривает?

— Смотрит. Глаза у нее красивые.

— Не плачет?

— Нет. Смотрит в окно. Видите, какая погода сегодня. Небо синее. Глаза такие печальные.

— Ну, а зайти к ней никак нельзя?

— Что вы! Сейчас ни в коем случае!.. Может быть, к вечеру… Я до утра дежурю. В девять сменяюсь. Вы еще будете здесь?

— Я никуда не уйду.

И Вавилон никуда не ушел. Он мог бы, конечно, подняться на второй этаж в девятнадцатую палату. К Роману его пустили бы. Только ему совершенно не хотелось его видеть. То, что Наташа была в таком тяжелом состоянии, а бородач отделался лишь переломом, вызывало в нем злость. Как же это получилось? Неужели не была пристегнута? Про страховочный ремень Вавилон думал не переставая.

Часов около семи сердобольная сестричка Люба высунулась из двери, тихонько шепнула:

— Минут через пятнадцать, кажется, устрою. Я Наташе сказала о вас. По-моему, она обрадовалась… Только что же вы… хотя бы букетик цветов… Недалеко, на углу сквера, продают. Деньги у вас есть?..

Как ошпаренный выскочил он на улицу и едва не бегом поспешил к скверу. У чистенькой, интеллигентного вида старушки он купил розовые гладиолусы на длинных ножках и крупные садовые ромашки. Люба, увидев его с цветами, одобрительно кивнула и подала халат. Она провела Владислава тихим строгим коридором к дальней палате номер восемь и взялась за ручку двери.

— Пять минут, не больше. Прошу вас. Я и так нарушаю…

Он осторожно открыл дверь и слева, на кровати, увидел Натащу. В палате было еще три койки, и кто-то лежал на них, но он видел только Наташу. И прежде всего ее глаза — большие, неподвижные. Поверх простыни темнела чуть смуглая и тонкая ее рука. Голова была забинтована до самых бровей. Повязка закрывала и часть лица.

Он подошел к Наташе, и бескровные губы ее шевельнулись:

— Видишь, какая…

— Не надо, — с трудом выговорил он. — Ты поправишься… Вот цветы тебе. — И положил цветы на тумбочку.

— Спасибо… Это возмездие мне, Владик… Я сама виновата.

— Глупости. Ни в чем ты не виновата.

— Мне надо было оставить его… Давно оставить… А я…

— Наташа, не надо. — Он опустился рядом на стул. — Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет очень хорошо.

Губы у нее дрогнули. Она, кажется, силилась улыбнуться.

— Шрам останется. Кто со шрамом полюбит…

— Да ты о чем говоришь, глупенькая?

— Владик, ты меня не презирай. Ладно?

— Глупенькая, я люблю тебя, — сказал он.

— Я знаю… — Она закрыла глаза и повторила: — Я знаю. Владик, дай мне руку.

Он накрыл своей ладонью ее бледные, с голубыми жилками пальцы. Не открывая глаз, Наташа сказала:

— Не эту. Другую дай.

Вавилон испугался. Помедлил.

— Ну…

Он подчинился. Теперь Наташа маленькой, невесомой ладонью накрыла его руку, руку, которой Вавилон всегда так стеснялся — изуродованную, с тремя оставшимися пальцами. Вавилон почти не дышал; подрагивая, секундная стрелка на его часах сделала полный круг. Наташа сказала:

— Очень болит спина.

Скрипнула дверь. Медсестра Люба укоризненно покачала головой.

— Наташа, — прошептал он, — я приду завтра.

— Да, — устало ответила она. — Приходи…

В эту ночь он не сомкнул глаз ни на минуту.

Еще не было и девяти утра, когда он подходил к железнодорожной больнице. На углу сквера три расторопные старушки уже расположились с корзинами и ведрами своего душистого цветочного товара. Он выбрал красные гвоздики. «Наташе понравятся», — подумал Вавилон.

Поспешно миновав знакомые двери хирургического корпуса, он вошел в вестибюль и увидел, что дверь открыта; по коридору шли две сестры, проковылял в коричневом халате больной на костылях. Вавилон был в нерешительности — что делать? Окликнуть сестер? Или подождать Любу? Она же в девять сменяется. Где-нибудь здесь. Ждать ему пришлось не долго. Люба, с уставшим, осунувшимся лицом, уже не похожая на девочку, появилась в конце больничного коридора. Он помахал ей рукой, и сестра увидела его. Она подошла и внимательно посмотрела на Вавилона.

— Ночью было очень плохо… Я испугалась. Знаете, шестой месяц работаю, а к этому привыкнуть не могу.

— К чему? — перестав дышать, спросил он.

— Я говорю о смерти. — Видя, как он побледнел, Люба поспешила сказать: — Сейчас ей лучше. Не волнуйтесь… Да, чуть не забыла: ночью, когда была без сознания, она звала какого-то Владика. Это ведь вы — Владик? Я так и не знаю вашего имени.

Он кивнул. И тут же обеспокоился:

— Была без сознания?

— Скажите спасибо, что так кончилось… А я сразу догадалась, что она звала вас. Знаете, а щеку задело совсем немного. Может, и заметно не будет. Она все беспокоилась о щеке.

— Люба, — горячо сказал Владислав, — ведь она поправится? Будет жить?

Медсестра улыбнулась.

— Я немного приведу себя в порядок и через пять минут вернусь. Напишите пока, записку. А жить она будет. Хорошие слова напишите. Это тоже лекарство.

Сколько передумано о Наташе, и особенно в эту бессонную ночь! Сколько прекрасных слов хотелось ей сказать! Но как это передать за считанные, короткие минуты на листке бумаги? Он обгрыз ноготь мизинца, вытер со лба пот. И наконец прыгающими, торопливыми буквами написал: «Наташа! Мне жизни теперь без тебя нету. Это уж точно. Только поправляйся скорей. И ни о чем не волнуйся. Я из больницы на руках тебя понесу. И еще поедем вместе на море к моему другу Сережке. Там совсем здоровой станешь. Очень прошу, поправляйся. Твой Влад».

Как раз успел. Только сложил листок фантиком — и Люба вернулась.

— Лекарство приготовили?

— Да, — подобие улыбки впервые за многие часы тронуло его губы. — Спасибо, Люба!