Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

— Тебе, думаешь, мастера-халтурщики будут так возиться? — с удовольствием оглядывая свою работу, весело погромыхивал Сергей Егорович. — Им побыстрей, побыстрей — лишь бы денежки получить. А нам куда торопиться? На совесть делаем.

Костя, хотя и не прочь был бы поторопиться, но не согласиться с консультантом не мог.

С приходом Пети Курочкина дело стало подвигаться быстрей. Кое-чему научился Петя в бригаде бетонщиков. Костину работу под раковиной он категорически забраковал, навел раствору и… показал высший класс! Если бы заделанные им места не выделялись серым цветом непросохшего раствора, то, наверное, и не найти бы, где выбоина была, где ровная стена.

И в кухне Петя поработал. Ему со своим ростом не составило особенного труда проклевать стальным, с острыми зубьями пробойником дырку в стене. Прежняя потеряла форму, гвоздь едва держался, и карниз одним концом мог свободно врезать по макушке.

Когда красили кухонную дверь, Костя вытащил из кладовки последние газеты. А их всего три штуки осталось. Думал, еще на верхней полке есть, а там — лишь старая газета, в которую отцовы картины завернуты. В обед Костя развязал бечевку, и ребята вместе с Сергеем Егоровичем долго рассматривали тихий уголок леса, речку с камышом и рыбачьей лодкой, закатное солнце, от которого золотились верхушки берез.

— С чувством нарисовано, — уважительно сказал Сергей Егорович.

— А фотографии хотите посмотреть? — сказал Костя, радуясь, что картины отца всем понравились.

И фотографии понравились. Штук сто их было, не меньше. Всяких. В парке отец снимал, на реке. Были и снимки с Кавказа. Только той, где с мамой они сняты среди гор, не было. «Жалко, — подумал Костя, — не повесил бы тогда на стену, и цела бы осталась».

С особым интересом разглядывал фотографии Петя. А снимок, где в чаше громкоговорителя сидели два воробья и слушали последние известия, положил перед собой, смотрел и улыбался.

— Все! — решительно сказал Петя. — Знаю, куда деньги потратить: куплю фотоаппарат. У отца тоже есть, но старый, что-то там у него заедает. Я куплю новый. Точно, а то потрачу без толку. Тоже снимать буду. — И он снова улыбнулся воробьям на фотографии.

Три последние дня Таня приходила домой, на Ломоносовскую. Ждала, не позвонит ли мама. Уезжая в Прибалтику, Ольга Борисовна сказала, что перед возвращением непременно даст знать.

В пятницу, около девяти вечера, в самом деле послышались длинные звонки, и Таня услышала голос матери. Голос энергичный, веселый. Сказала, что поездка была превосходная, много впечатлений. Звонит из Вильнюса. Завтра утром выезжают. Передала привет от Дмитрия Кирилловича и еще не забыла по радовать: «Прелестную вещичку тебе купила, будешь довольна. Ну, сама увидишь. Целую тебя. До встречи».

Правда, еще вначале спросила, какие дома новости, какие дела, но спросила так, мимоходом, не ожидая ответа, и Таня коротко (кажется, научилась у Кости) сказала: «Все нормально!»

Да и что расскажешь по междугородному телефону! Тем более маме. Она ведь почти не в курсе. Если бы Дмитрий Кириллович взял трубку, она бы, пожалуй, сказала, что вчера закончили ремонт квартиры, что Костина мама все еще в больнице, но ей лучше, и непременно добавила бы: «Приезжайте! Мне надо с вами посоветоваться».

Действительно, возникла необходимость посоветоваться.

Кажется, это они вместе с Костей придумали: не развесить ли на стенках, оклеенных такими нарядными обоями, несколько пейзажей Петра Семеновича? Сначала это показалось очень заманчивым. Костя даже прикладывал к стене пейзаж с заходящим солнцем, Таня на отдалении смотрела, находила, что красиво. А если еще в рамочку картину вставить, совсем должно быть хорошо. А потом закралось сомнение: но будет ли это на пользу главному — «созданию нового психологического климата»? Не напомнят ли пейзажи прошлого, не станет ли горько от сознания того, что надежды так и не осуществились? Не потому ли с такой злостью Петр Семенович разорвал в клочки гагринскую фотографию? Надо же смотреть реально: та жизнь — лишь в воспоминаниях. Какой смысл бередить раны?

Один, сам себе, Костя не смог бы задать таких сложных вопросов, а вдвоем с Таней они залезли в такие дебри предположений и догадок, что под конец совсем запутались, и Таня сказала:

— Приедет Дмитрий Кириллович, надо обязательно поговорить с ним. Он-то посоветует правильно.

«Прелестной вещицей» оказался модный костюм для Тани, отделанный полосками кожи, действительно милый и сидевший на ней, как сказала Ольга Борисовна, сильно и звонко выделив первое слово: «Очень!! элегантно!»

Таня, туда и сюда поворачиваясь перед зеркалом, уже несколько раз подтвердила: да, костюм ей нравится, она рада и большое спасибо маме, а той словно было этого мало:

— Ты обрати внимание, какая строчка! И какие оригинальные пуговицы!..

А Таня, уже готовая застонать от досады и сказать, что ей надоело и что она хочет снять костюм, вдруг посмотрела на мать другими глазами, поразилась неожиданному открытию: ведь чем-то мама смешна, назойлива, театральна и даже неприятна, но как в то же время красива и сколько в ней изящества! «Бедные мои папы, — подумала Таня, — умные, сильные, вы так любили и любите ее. А может быть, наоборот, счастливые?.. Что бы ответил Дмитрий Кириллович?..»

Но и без такого очень, наверное, нелегкого вопроса Таня задала ему, кажется, довольно трудную задачку — рассказала о ее и Костиных сомнениях относительно акварельных пейзажей Петра Семеновича.

— Вот, Дмитрий Кириллович, — смущенно улыбнулась Таня, — тогда вы говорили о психологическом климате и как его лучше создать… теперь помогите.

— Вы, пожалуй, слишком многого от меня ждете — полной определенности, — не сразу ответил Дмитрий Кириллович. — Черное и белое показать. Не всегда, Таня, это легко. Я хотя бы подумать должен… А лучше — взглянуть на эти работы. Какова их художественная ценность? Кстати, любопытно взглянуть и на ваше коллективное творчество.

— Как ремонт сделали? — догадалась Таня. — Конечно, приходите. Можем вместе завтра зайти. Время у вас найдется?

— Для этого найдется, — дружелюбно кивнул отчим.

Потом уже, в Костиной квартире, Таня заподозрила отчима в том, что на ее сомнения он мог бы ответить и вчера вечером. Просто не захотелось ли ему посмотреть, что же они тут за ремонт сделали? Может, думал, все косо-криво?

Дмитрий Кириллович в самом деле с большим интересом осмотрел квартиру, потрогал пальцем краску на двери, удивился ровным, как по шнурочку, приклеенным обоям и в недоумении произнес:

— Неужели вы сами?

— И Сергей Егорович! — без промедления уточнил Костя, который сразу же проникся симпатией к скульптору.