Евгений Коковин - Экипаж боцмана Рябова [Рассказы и повести]

— А может быть, ветерок потянет, — с надеждой заметил Ян.

Степан Иванович оглядел небо.

— Обязательно потянет. Все признаки. Собирайся, команда! Один конец, пять узлов…

Путешественники проплыли мили три, и тогда в самом деле с северо-запада потянул ветер. Но, предвещая его, боцман не предполагал, что он достигнет столь неимоверной силы.

В этих местах Северная Двина достаточно широка, чтобы шторму разгуляться почти как на море.

Волна поднялась высокая, крутая — с шумными всплесками и грозными белыми гребнями. При такой волне «Ласточку» могло захлестнуть и даже опрокинуть.

Боцман скомандовал:

— Право руля! К берегу! Приготовиться к швартовке!

Едва прозвучала эта команда, как нос шлюпа резко пошёл вниз, и ревущий вал накрыл его. При втором ударе волны вода в шлюпе покрыла телгаса — решётчатые покрытия днища. Матросы экипажа вымокли до нитки. А река всё больше свирепела, бушевала, ожесточалась.

В такую переделку «Ласточка» с новым экипажем попала впервые. Но боцман был уверен в своём шлюпе, как был уверен и в своей команде. И действительно, ни один из них не дрогнул, на лицах не было и тени страха. Все действовали дружно: и на вёслах и у водоотливной помпы, а Ян Эрмуш на руле, управляя шлюпом, даже улыбался.

Продовольствие заканчивалось. И боцман решил повернуть «Ласточку», взяв курс на Архангельск.

— А как же кафтан? — спросил Вяча.

— А может, кафтан давно износили, — насмешливо предположил Егор. — А может, и совсем никакого кафтана не было.

— Трудно даётся нам этот кафтан, — сказал Степан Иванович. — Но унывать не будем. Кафтан мы, правда, не нашли, да зато кое-что повидали. Это уже хорошо.

— И кафтан больше искать не будем? — встревожился Вяча.

— Нет, обязательно ещё снова поплывём, — заверил боцман.

На последней остановке перед Архангельском «Ласточка» пришвартовалась у лесозаводского причала, рядом с маленьким буксирным пароходиком «Белуха». Капитаном и матросом в одном лице на «Белухе» был юркий старичок по отчеству Карпыч. Сморщенное лицо старика необыкновенно быстро преображалось: то оно улыбалось, то через минуту вдруг омрачалось и почти свирепело, но как-то по-детски. Неопытному в водных делах человеку трудно было определить, кто старше — буксирный пароходик или его капитан.

Едва «Ласточка» подошла к причалу, как капитан «Белухи» уже подбежал к ней. Он и Степан Иванович оказались старыми знакомыми.

— Ты что же, Степан, с «Буревестника»-то списался?

— Прогнали, — усмехнулся боцман. — На пенсию.

— Да ведь ты моложе меня. А мне свою любушку жалко бросить. Хорошая она у меня, дролюшка, хотя и не молоденькая. Голубонька она моя ненаглядная — никогда не подводила. А ведь и моложе-то меня всего годков на пять.

— Ну, на пять… — шутливо возразил Степан Иванович. — Тогда бы её давно списали.

— Да вот меня-то не списывают.

— Тебя, Карпыч, в пароходстве спросить обязаны, а «Белуху» спрашивать не будут. Дадут приказ-команду и поволокут твою дролюшку на металлолом.

— А я не позволю. Не позволю мою любушку на металл!

Но настроение у капитана «Белухи» менялось так же быстро, как и выражение его лица.

Пока он разговаривал с боцманом, неожиданно накатившейся от близко прошедшего быстроходного катера высокой волной «Белуху» развернуло. Так же неожиданно швартовый канат лопнул, и пароходик отнесло от причала.

— Ах ты старая дура! — заорал старик на свою «дролюшку». — Ах, ведьма, ленивая кобыла! Не могла сама закрепиться.

Он обращался к своему судну, как к живому существу. Ребята едва удерживались от смеха.

— Отдать концы! — скомандовал боцман.

И минут через десять «Белуха» на буксире была водворена на прежнее место у причала.

Матросы «Ласточки» помогали Карпычу пришвартовать «Белуху», а он их поучал:

— Э, куда, куда?! Не так! Не так! Это вам не академия! Тут думать надо!

— Смешной старик, — сказал Вяча, когда «Ласточка» отошла от причала.

— Странный, — отозвался Антон.

— Это верно, старик с причудой, — подтвердил боцман. — Но главное — честный! Мы с ним вместе плавали.

За разговорами оставшаяся часть пути прошла незаметно.

— Ура! — воскликнул Вяча, отдавая якорь. — Возвращение из экспедиции и из похода — самое приятное во всех путешествиях и войнах, говорили великие путешественники и полководцы.

— А если из похода возвращались с поражением? — по своему обыкновению, с язвинкой спросил Егор-Беломор.

Вяча промолчал, а Степан Иванович сказал:

— Мы вернулись не с поражением…

Да, вернуться в родной город, конечно же, было очень приятно и радостно. Всё здесь было как прежде, как всегда. И в то же время как будто было и что-то новое.

Друзья расстались, чтобы завтра снова встретиться на «Ласточке».

Но Антон и Вяча уже вечером вместе смотрели по телевизору футбольный матч, а потом долго бродили по городу.

Позванивая, шли трамваи — красные и голубые. Шипели по асфальту бесчисленные легковые автомашины, встречались и нагоняли автобусы — тоже красные и голубые. А с реки доносился шум порта. Родной, милый город!.. Здесь пахло морем, но не было в этом запахе никакой морской соли, придуманной досужими маринистами. Шли по улице вперемежку с другими жителями Архангельска моряки, может быть вчера или позавчера вернувшиеся из дальнего плавания. Старожилы узнавали их не по походке, тоже придуманной литераторами, а по неуловимому для обычного взгляда виду и характеру человека, который много поплавал.

— Знаешь, Антон, наш сосед-пенсионер, что всю жизнь плавал, говорит: «Настоящего моряка я даже голого узнаю».

— По татуировке?

— Нет, татуировка — пережиток. Наши моряки уже давно себя не раскрашивают. А вот как он узнает моряка даже голого, неизвестно… Он даже говорит, что моряка архангельского отличит от моряка черноморского или тихоокеанского.

— Тоже голых?

Ребята посмеялись, но потом Антон серьёзно сказал:

— Наверное, по разговору. Можно спросить у нашего боцмана. Он, конечно, знает.

— Есть моряки, которые издали суда по дыму из трубы узнают, — заметил Вяча.

— Теперь на новых теплоходах и электродизелях дыма не увидишь, — возразил Антон.

Друзья прошли Дом Советов и снова свернули на набережную. И опять перед ними открылась ширь Северной Двины — неоглядная водная красота. Асфальт на набережной был и раньше, а совсем недавно строители одели её и в бетон и гранит.

— В гранит оделася Двина, — переиначил пушкинские строчки Вяча. — Мосты повисли над водами…

— Да, — согласился Антон. — Только тёмно-зелёными садами ещё не покрылись наши острова.

На набережной стоял памятник Петру Первому. Пётр, в треуголке, в мундире офицера Преображенского полка и в ботфортах, словно только что сошёл с корабля и смотрел на плывущие и стоящие у причалов суда.