Мария Ботева - Маяк - смотри!

— Мальчики, прекратите, — вдруг совершенно спокойно сказала Марта. Она только что подошла к дверям. — Вы же братья.

— Как это? — спросила Эльза.

— Очень просто. Миша Капоряк — мой родной брат. А Боря — ваш двоюродный. Чего проще. Все люди кому-то братья. Пойдём завтракать. — И она отправилась на кухню, где вкусно пахло блинами.

— И сёстры, — чуть слышно добавила Эльза и спрыгнула с подоконника.

К «Антонию и Сладкой Н.» стремглав подплывала бутылка с письмом. Если бы у почтовых бутылок были вёсла, ласты или хотя бы лапы, то про неё можно было бы сказать, что она стремительно подгребает к кораблю. Но никаких ласт, никаких лап и тем более никаких вёсел у почты, конечно, не было. Непонятно, как она умудрялась приближаться так быстро.

В бутылке было сразу два письма. Так бывает, что поделать — в море не так уж много зелёных бутылок, приходится экономить. Случается, кто-то присоединяет своё послание к чужому — конечно, если они плывут по одному адресу.

Сначала команда развернула официальное сообщение морского министерства. Экипажи всех кораблей ставили в известность, что с верфей в море спущены три новых судна: «Ромео и Джульетта», «Шеваров и дочери» и «Словарь ударений». Непонятным образом корабль «Антоний и Сладкая Н.» тут же побежал по небольшим волнам гораздо бодрее.

Второе письмо никто не мог понять. На листочке в клеточку было написано двумя разными почерками:

А больше ничего не было. Матросы повертели в руках бумагу, сложили из неё самолётик и отправили в воздух, полетать. И письмо прилетело прямо в руки рыжему Эдвину.

— Мне срочно нужно домой, — сказал он и потребовал немедленно пересадить его на попутный корабль.

— Они всё время о чём-то спорили, не знаю почему, — рассказывала Марта за завтраком. — Миша говорил, надо маяк белить, а Эдвин отвечал, что ещё полгода можно и подождать. Мише нравились резиновые сапоги, Эдвин ходил в калошах. Миша однажды сказал, что тебя можно назвать Никой или Милой, а Эдвин взорвался и сказал, что ты будешь Эльза. Тебя и назвали Эльзой, мог бы так и не нервничать, мой брат просто предложил. А Эдвин сразу же рассердился. Конечно, его тоже можно понять, Миша всё время обзывал его рыжим, что за манера? Он так же не любит рыжих?

— Ну, в общем-то да, — ответил Боря, — но не настаивает, так и говорит: «Конечно, не настаиваю, но рыжих я не люблю. И чего Марта с ним связалась?»

— А Эдвин всегда с недоверием относился к тем, кто строит и ремонтирует маяки. Говорит, что на всех маяках не хватает комнат, а при ремонте никто не может исправлять флюгеры. И вот однажды Миша приехал к нам. Как раз испортилась погода, а он настаивал на профилактическом отключении лампы…

— Вот! — вскрикнул Боря. — И я о том же!

— Лампу отключать не стали, — продолжила Марта, — кроме того, Эдвин сказал, что погода испортилась из-за моего брата. Это же неправда! Ну и слово за слово — смотрю, а они уже дерутся. То Эдвин побеждает, то Миша. Чем бы это закончилось, не знаю, начался шторм. Эдвин побежал зажигать фонарь, но он погас, потому что починить его не успели. В это время Миша шёл на помощь, а вашему папе что-то понадобилось внизу. На лестнице было темно, и он наткнулся на твоего папу, Боря. Он не хотел спускать его с лестницы, так получилось. Потом они даже пожали друг другу руки, но факт — у Мишки был большой фингал. Вот с тех пор они и недолюбливают друг друга. Но это больше в письмах, а на самом-то деле они были бы рады увидеть друг друга.

— Марта, — вдруг сказала Эльза, — конечно, ты же не знаешь, а я не люблю блины. Давай сварим просто картошки.

— Мне срочно нужно домой, — сказал рыжий Эдвин. — Радируйте попутному кораблю.

Старый приморский волк повторял это уже часа три, а капитан всё не радировал и не радировал. Штурман, который когда-то обещал Эдвину любую помощь в обмен на сухие карты, спрятался в какой-то каюте и тоже никому не радировал. Все, к кому бы ни подходил смотритель маяка, как-то очень быстро вспоминали о других делах и убегали. (Их можно понять — рация для связи с другими кораблями и берегом давно была сломана.) Только капитан непреклонно стоял на палубе и смотрел, не покажется ли земля. Нет, не показывалась. Вскоре капитан начал зевать, скучать, переминаться с ноги на ногу. И это тоже понятно — рядом стоял Эдвин и говорил одно и то же о том, что нужно искать попутный корабль, матросы сидели по каютам и рубкам, земли всё не было. И вдруг на горизонте капитан заметил какое-то судёнышко. Издалека оно казалось совсем крошечным. «Ничего, — подумал капитан, — когда мы сблизимся, эта посудина окажется огромным лайнером».

Но этот огромный лайнер был совсем не лайнером, а скромной яхтой.

— Эй, на «Кормаче»! — крикнул капитан. — Примите пассажира, да поскорее! Живо! Доставьте его на северный маяк!

Пока капитан давал им это распоряжение, пассажир уже спускался по верёвочной лестнице с борта «Антония и Сладкой Н.», яхта подгребала к кораблю, моряки помогали Эдвину ступить на палубу яхты. Правда, в это же самое время кто-то на «Кормаче» возмущался, что они только-только с маяка и что им нужно пополнить запасы корма для животных, а тут потеряется время. Ещё бы не возмутиться — на яхте ценили время и всегда были заняты чем-нибудь, что может принести пользу живой природе. Тем не менее капитан яхты приказал сменить курс и отправиться на маяк. Во-первых, он хорошо знал Эдвина, а во-вторых, считал, что помощь любому живому существу — это польза природе. Может быть, он и прав.

Рыжая Эльза спросила у Марка-Филиппа:

— Почему у тебя столько имён?

— Ну, знаешь ли, — важно начал брат, — это такая долгая история, что ты можешь и не дослушать.

Может быть, он ждал, что Эльза станет возражать или, наоборот, согласится с ним. Но она молчала.

— Так вот. Мама и… Эдвин…

— Папа, — сказала Эльза.

— Да. Они всё время спорили, как меня нужно назвать. Мама говорила, что Марк, а Эдвин — что Филипп. Мама предлагала назвать Александром, а Эдвин говорил, что можно и просто Аликом. И так они перебирали имена довольно долго, обращались ко мне то так, то этак. Больше всего им нравилось называть меня Марком, Филиппом, Александром, Аликом, Фенимором, Грэем, Костэном, Германом, Пушкином-сан. И снова Марком и Филиппом. Так осталось вот это двойное имя Марк-Филипп. И тогда мама и Эдвин перестали спорить. Тем более что тут родилась ты и они начали придумывать имя для тебя. Ну а потом на маяке остались только вы вдвоём. И Кулик-Сорока.