Михаил Водопьянов - В дни войны [Рассказы]

Фрося сказала:

— Не знаю, что тут такого? Каждый бы так сделал. Я работала официанткой у них в столовой. Никакого героизма тут нет; наоборот, очень противно было подавать этим гадам… Они думали, что я не знаю их языка, и свободно говорили при мне обо всём. А я немножко понимаю. И когда я узнала, что готовится карательная экспедиция на партизанский отряд, я, конечно, пошла и предупредила. Вот и всё.

— Нет, не всё! — крикнул ей Белов.

— Как — не всё?

— А документы?

— A-а… Ну, вот ещё что: когда я решила уйти и больше уж не возвращаться, я пошла в гардероб, где они оставляли свои шинели.

Там я всё повытаскивала у них из карманов — на всякий случай.

Конечно, могло оказаться, что ничего ценного бы не нашлось. Но один дурак оставил в кармане шифр радиопередач и список тайных осведомителей. Всё это очень пригодилось партизанам. Только, по-моему, это не моя заслуга, а глупость врага… Ну, а теперь уж окончательно всё. — И Фрося вздохнула с облегчением.

В этот вечер долго не смолкали разговоры о Фросе. Она уже давно ушла отдыхать, а мы всё толковали о ней.

— Помните, — сказал кто-то, — мы решили, что она пришла к нам в столовую подавальщицей наниматься?

— Да-а… А кто это сказал, что с таким штурманом улетишь и домой не вернёшься?

— Это я сказал, — отозвался Белов.

На этот раз пришла его очередь покраснеть.

— Нет, — добавил он, — теперь я вижу, что с ней-то как раз откуда угодно домой попадёшь.

Сам погибай, а товарища выручай.

…Лейтенант Гурьев начал летать в районе Сталинграда, когда фронт проходил ещё за Доном. Он видел, как к Волге двигались гурты скота, вереницы беженцев, до отказа гружённые машины и телеги, навьюченные коровы, верблюды. По обочинам дороги брели старики и женщины, толкая перед собой детские коляски с домашним скарбом, а рядом малыши месили пыль босыми ножками.

И все с тревогой поглядывали на небо: не видно ли фашистских самолётов?

Советские истребители охраняли дорогу, вступая в частые схватки с гитлеровскими лётчиками, пытавшимися поливать пулемётным огнём мирных измученных людей, уходивших из родных мест.

В одной из таких схваток Гурьев открыл свой боевой счёт. От его пули загорелся вражеский истребитель «мессершмитт» и ярко пылающим костром рухнул в степь. На своём «ястребке» Гурьев вывел тогда красной краской первую маленькую звёздочку.

К концу августа поток беженцев иссяк, волна эвакуируемых с дальних мест прошла через Сталинград. По ночам далеко видны были в степи пожары — горели массивы хлебов и сёла. Всё говорило о том, что фронт приближается к огромному городу.

…Памятное утро 23 августа было душным и жарким. Накалённые солнцем, земля и каменные здания не успевали охладиться за ночь. Высоко над головой кружился вражеский разведчик — «рама». В утренних косых лучах солнца блестели на виражах стёкла кабины. Прерывисто урчали моторы двухвостового самолёта, уходившего на запад… Потом в небе над Сталинградом появились юркие «мессеры», а за ними тяжёлые «юнкерсы» и «хейнкели».

С юга на север шли фашистские бомбардировщики. Их гнали и преследовали наши лётчики, обстреливали зенитчики. Немецкие самолёты то появлялись из-за облаков, то вновь уносились в высоту для того, чтобы вынырнуть в другом месте и сбросить на Сталинград фугасные бомбы большой взрывной силы.

Население города переселилось в убежища, щели, землянки и подвалы. Начались пожары.

Весь день на Сталинград друг за другом, волнами шли эскадры фашистских бомбардировщиков. Все центральные районы города пылали. Не менее шестисот вражеских самолётов, каждый из которых сделал два-три вылета за день, бомбили Сталинград.

После объявленной 23 августа в городе воздушной тревоги так и не последовал отбой. Он наступил только после окончательного разгрома гитлеровских войск под Сталинградом — 2 февраля.

Казалось, вражеским налётам не будет конца. Огромный, цветущий город, в котором жило около полумиллиона человек, превратился в развалины. И ночью фашистские пикировщики продолжали бешеную бомбёжку Сталинграда, освещая его ракетами.

Каждый день враг терял десятки самолётов, сбитых советской истребительной авиацией и зенитчиками. Но это не останавливало его. Бомбёжка продолжалась.

…Лейтенант Гурьев, как и все его товарищи по эскадрилье, почти весь тот день был в воздухе. Он возвращался на аэродром, заправлял самолёт горючим, брал новые пулемётные ленты и вновь взмывал ввысь, бросаясь вдогонку за «юнкерсами».

На фюзеляже его «ястребка» прибавилась ещё одна красная звёздочка. Но на этот раз её вывел не сам Гурьев, а его техник, и при этом сделал это не так аккуратно. Лётчик же еле добрался до блиндажа, упал на койку и, не раздеваясь, заснул тяжёлым сном — настолько он был бессилен.

Так началась для Гурьева Великая битва у Сталинграда. Эскадрилье, в которой он служил, была поручена охрана переправ через Волгу в районе Тракторного завода. По нескольку раз в день поднимались в воздух «ястребки», завязывая схватки с вражескими самолётами. И очень часто подбитые гитлеровские машины ныряли в тёмную от нефтяных пятен Волгу, по которой медленно плыли трупы и обломки разбитых катеров, шлюпок и барж.

Аэродром находился в степи, недалеко от Волги, у ракитовой рощи. Самолёты стояли среди деревьев, росших обособленными «семьями», на просторном заливном лугу. Они были прикрыты ветками с ещё не опавшими листьями, и их трудно было заметить с воздуха.

В здании МТС расположился ПАРМ — полевые авиаремонтные мастерские. Штаб полка, столовая и общежитие помещались в землянках, где всегда стоял приятный смолистый запах от досок обшивки.

…Однажды, когда все самолёты эскадрильи поднялись по очередной тревоге, на аэродроме появился молодой лётчик с небольшим чемоданом в руке. Он то и дело останавливался, прикладывая ладонь козырьком к глазам, и всматривался в небо, откуда доносился гул моторов и отдалённые прерывистые пулемётные очереди. Лётчик подошёл к группе механиков, так же, как и он, наблюдавших за небом.

— Развлекаются! — сказал он, подняв руку вверх.

— У нас часто бывает такое веселье! — ответил механик, не поворачивая в сторону говорившего закинутой назад головы.

Худой и очень высокий инженер эскадрильи, которого все звали «дядей Стёпой», взглянул на кубики в петлицах новенькой гимнастёрки прибывшего и спросил, слегка заикаясь:

— А вы к нам, товарищ младший лейтенант?