Борис Лавренёв - Разведчик Вихров. Рассказы

Опять наступила чернота октябрьской ветреной ночи. От Дворцового моста доносилась всё усиливающаяся перестрелка. Чёрной и мрачной громадой выступал за двумя мостами Зимний дворец. Только в одном окне его горел тусклый жёлтый огонь. Дворец императоров казался кораблём, погасившим все огни, кроме кильватерного, и приготовившимся тайком сняться с места и уйти в последнее плавание.

Судовой комитет оставался на мостике. Офицеры по-прежнему сидели под арестом, кроме командира и вахтенного мичмана. Командир, прочтя радиограмму, сказал, что, поскольку правительство пало, он считает возможным приступить к выполнению обязанностей. Мичману просто стало скучно в запертой каюте, и он попросился наверх, к знакомому делу.

Стиснув пальцами ледяной металл стоек, Белышев не отрываясь смотрел в сторону петропавловских верков, откуда должна была взлететь условная ракета. По этой ракете «Авроре» надлежало дать первый холостой залп из носовой шестидюймовки.

Там было темно. Когда от дворца усиливался пулемётный и винтовочный треск, небо над зданиями розовело, помигивая, и силуэты зданий проступали чётче. Потом они снова расплывались.

Сзади подошёл Захаров.

- Не видно? - спросил он.

- Нет, - ответил Белышев.

- Скорей бы! Канителятся очень.

Белышев ответил не сразу. Он посмотрел в бинокль, опустил его и тихо сказал Захарову:

- Пройди, Серёга, к носовому орудию, последи, чтоб на палубе не было ни одного боевого патрона. Потому что приказано, понимаешь, дать холостой, а ни в коем случае не боевой. А я боюсь, что ребята не выдержат и дунут по-настоящему.

Захаров понимающе кивнул и ушёл с мостика. Белышев продолжал смотреть.

Вдруг за Дворцовым мостом словно золотая нитка прошила тёмную высь и лопнула ярким, бело-зелёным сполохом.

Белышев отступил на шаг от обвеса и взглянул на командира. Глаза лейтенанта были пустыми и одичалыми, и Белышев понял, что командир сейчас не способен ни отдать приказание, ни исполнить его. Мгновенная досада и злость вспыхнули в нём, но он сдержался. В конце концов, что требовать, от офицера? Хорошо и то, что не сбежал, не предал и стоит вот тут, рядом.

И, ощутив в себе какое-то новое, не изведанное доселе сознание власти и ответственности, Белышев спокойно отстранил поникшую фигуру лейтенанта и, перегнувшись, крикнул на бак властно и громко:

- Носовое… Залп!

Соломенно-жёлтый блеск залил полубак, чёрные силуэты расчёта, отпрянувшее в отдаче тело орудия. От гулкого удара качнулась палуба под ногами. Грохот выстрела покрыл все звуки боя своей огромной мощью.

Прислуга торопливо заряжала орудие, и Белышев приготовился вторично подать команду, когда его схватил за руку Захаров.

- Отставить!

- Что? Почему? - спросил комиссар, не понимая, почему такая невиданная улыбка цветёт на лице друга.

- Отставить! Зимний взят! Но наш выстрел не пропадёт. Его никогда не забудут…

И Захаров крепко стиснул комиссара горячим братским объятием.

Внизу, по палубе, гремели шаги. Команда вылетела из всех люков, и неистовое «ура» катилось над Невой, над внезапно стихшим, понявшим своё поражение старым Петроградом.

Он стоял перед капитаном - курносый, скуластый, в куцем пальтишке с рыжим воротником из шерстяного бобрика. Его круглый носик побагровел от студёного степного суховея. Обшелушённые, посинелые губы неудержимо дрожали, но тёмные грустные глаза пристально и почти строго смотрели в лицо капитана.

Он, казалось, не замечал и не обращал внимания на краснофлотцев, которые, любопытствуя, обступили его, необычного тринадцатилетнего гостя батареи - этого сурового мира взрослых, опалённых порохом людей. Обут он был не по погоде: в серые парусиновые туфли, протёртые на носках, - и всё время переминался с ноги на ногу, пока капитан читал препроводительную записку, принесённую из штаба участка связным краснофлотцем, приведшим мальчика.

«…был задержан на рассвете у переднего края постом наблюдения… по его показаниям - в течение двух недель собирал сведения о немецких частях в районе совхоза «Новый путь»… направляется к вам, как могущий дать ценные данные батарее…»

Капитан сложил записку и сунул её за борт полушубка. Мальчик продолжал спокойно и выжидательно смотреть на него.

- Как тебя зовут?

Мальчик откинул голову, выпрямился и попытался щёлкнуть каблуками, но его лицо дрогнуло и перекосилось от боли, он испуганно глянул на свои ноги и понурился.

- Коля… Николай Вихров, товарищ капитан, - поправился он.

Капитан тоже посмотрел на его ноги, на порванные туфли и поёжился от озноба.

- Мокроступы у тебя не по сезону, товарищ Вихров. Ноги застыли?

- Немножко, - застенчиво и печально сказал мальчик и ещё больше потупился.

Он изо всех сил старался держаться бодро. Капитан подумал о том, как он шёл всю ночь в этих туфлях по железной от мороза степи, и невольно пошевелил пальцами в своих высоких тёплых бурках. Погладив мальчика по лиловой щеке, он мягко сказал:

- Не грусти! У нас другая мода на обувь… Лейтенант Козуб!

Выскочив из-за кучки краснофлотцев, маленький весёлый лейтенант козырнул капитану.

- Прикажите баталёру немедленно подыскать и доставить ко мне в каземат валенки самого малого размера.

Козуб рысью помчался исполнять приказание. Капитан тронул мальчика за плечо:

- Пойдём в мою хату. Обогреешься - поговорим.

В командирском каземате, треща и гудя, пылала печь. Дневальный помешивал кочерёжкой прозрачные, налитые золотым жаром головешки. Розовые зайчики гонялись друг за другом по стене. Капитан снял полушубок и повесил у двери. Мальчик, озираясь, стоял у притолоки. Вероятно, его поразила сводчатая уютная подземная комната, сверкающая белизной риполина, залитая сильным светом подволочной лампы.

- Раздевайся, - предложил капитан, - у меня жарко, как в Артеке на пляже. Грейся!

Мальчик сбросил пальтишко, аккуратно свернул его подкладкой наружу и, привстав на цыпочки, повесил поверх капитанского полушубка. Капитану, наблюдавшему за ним, понравилась эта бережливость к одежде. Без пальто мальчик оказался головастым и худым. И капитан подумал, что он долго и крепко недоедал.

- Садись. Сперва закусим, потом дело. А то ты натощак, пожалуй, и рта не раскроешь. Чай любишь крепкий?

Капитан доверху налил толстую фаянсовую чашку тёмной ароматной жидкостью, неторопливо отрезал ломоть буханки, намазал на него масла в палец толщиной и увенчал это сооружение пластом копчёной грудинки. Мальчик почти испуганно смотрел на этот гигантский бутерброд.