Финн-Оле Хайнрих - Удивительные приключения Маулины Шмитт. В ожидании чуда

Смотрю на Мюкенбурга и поясняю:

— Пауль ведь делает доклад самым последним, поэтому мы придумали кое-что особенное.

Мюкенбург смотрит удивлённо, я подхожу к окну и смотрю на улицу. Вижу: он уже там.

Поворачиваюсь и говорю:

— Герр фон Мюкенбург, надеюсь, ничего, если мы сейчас все вместе ненадолго выйдем во двор. К докладу Пауля прилагается, как бы это сказать… дополнительный материал…

Пауль как стоял две минуты назад, так и стоит — не шевелясь. Мюкенбург кивает, по его команде жабы и пиявки встают и направляются на выход из класса.

Я тереблю Пауля за рукав.

— Земля — Паулю! Пауль, ответь! Алло, алло?!

Его взгляд выныривает из бесконечности назад в человеческое измерение, фокусируется на моём лице.

— Да, — говорит Пауль.

— Хорошо, — говорю я и ухмыляюсь. — Смотри, я всё время буду с тобой. Мы сейчас выйдем во двор. Раздадим наше мороженое. А потом вместе расскажем про твоих родителей, ага?

— Мороженое? — переспрашивает Пауль.

Я ухмыляюсь.

— Ну да, такая штука, которую ты придумал. То есть, пардон, твоя мама!

Когда Пауль выходит во двор, восходит солнце: перед нами на велике с прицепом, переоборудованным в передвижной прилавок, с широкой улыбкой — Барт. Он в официальной униформе фирмы Пауля, раздаёт пробные порции всем жабам и гномам. Мне и Паулю — тоже.

— Ну что? — интересуется он, подмигивая. — Как дела?

— Я бы сказала, просто супер! — смотрю на Пауля. — Да?

Он кивает и забывает про своё мороженое. Его жёлтые зубы сияют, как фонарь тёмной ночью.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он Барта.

— Так, по мороженым делам, — отвечает тот, улыбается и хлопает Пауля по плечу. — И доклад твой послушать охота.

— У тебя что, уроков нет?

— Есть, — ухмыляется Барт.

— Пауль! — требовательно говорит Мюкенбург. — Пока всё просто великолепно, — он улыбается, — но не помешала бы дополнительная информация.

— Ну давай! — говорит Барт и обнимает Пауля на одно только мгновенье. Пауль поворачивается к классу: все сидят и лежат перед ним на траве, облизывая ложечки с мороженым. Только мы двое стоим позади Пауля — и он «даёт».

Бойцовский характер. Мяч у Пауля! Он ведёт его огромными неуклюжими скачками и вдохновенно рассказывает о карьере своего отца, этого уникального гения бега, потом делает прекрасный пас самому себе и, перехитрив защиту противника, бросается на открывшееся пространство — рассказывает о карьере мамы, от её первого киоска до четырнадцати кафе, про очереди, в которые выстраивались американцы, пытаясь разгадать феноменальную рецептуру, про сногсшибательный успех «ин Э-мэ-ри-ка»; тут уже самые выносливые противники, похоже, выдохлись — мама Пауля создала легендарное мороженое, вот так!

— Его рекламировали по телевизору во время финала американского футбольного СУПЕРКУБКА! — восклицает Пауль, и всем понятно, что его мама — мировая знаменитость и ещё очень красивая женщина с низким голосом и обворожительной улыбкой.

Пауль на мгновение останавливается, улыбаясь: мяч у его ноги, взгляд устремлён в небо. И вдруг посылает мяч по немыслимой дуге в штангу, от которой тот отскакивает и летит в ворота. Публика ревёт и наслаждается мороженым вместе с самой лучшей на свете историей, великим финалом, докладом века, сделанным без малейшей оговорки, без единого ляпа! Не спотыкаясь, не заикаясь, не мямля — он сделал это, он смог, вдруг ставший на одну ножку, уверенный, не сомневающийся в себе Пауль-докладчик.

Мюкенбург чиркает в блокноте, поднимает голову: невооружённым глазом видно, как он рад. Его галстук-бабочка прямо светится, он помахивает ложечкой и щёлкает языком. И говорит:

— «Отлично», Пауль. Несомненная, уверенная пятёрка. И… как называется это гениальное лакомство?

Отпускаю тормоз, налегаю на ручки. Иду, перехожу на бег, потом вспрыгиваю на перекладину сзади. Наклоняюсь вперёд, моя голова над маминой, правая нога в воздухе — для баланса, разгона и торможения. Мы набираем скорость. Улица идёт чуточку под уклон, без малого полкилометра, точнее, 476 метров.

Мама издаёт тихий низкий звук — у-у-у-у-у-у-у-у! — и чем сильнее мы разгоняемся, тем громче и выше он становится, наливается силой, как ручей в половодье. Мама смеётся, я смеюсь, концы шарфа трепещут на ветру рядом со мной, на нас надето приблизительно пятнадцать или двадцать вещей, спуск длится почти две минуты.

Мы просто едем посередине пустой улицы, мчимся вниз, вниз, ветер в лицо, шуршанье шин, во всём теле — ощущение скорости, никаких машин, словно весь квартал оцеплен или всё вокруг — просто театральные декорации.

Эту улицу мне показал Пауль, а ему про неё сказали мальчишки-скейтбордисты, которые раньше жили в его общежитии. Мы сначала потренировались вдвоём, а потом уж предложили маме. Уговаривать не пришлось, ей сразу же захотелось попробовать. Наконец-то экшен, сказала она.

Раньше дни с мамой были вот какие: мы постоянно что-то делали, пилили, строгали, паяли, клеили, шили, забивали, скрепляли, пудрили, украшали и снова ломали. Выходили из дома, чтобы где-нибудь что-нибудь посмотреть, забрать, отнести, узнать, попробовать пощупать, выпить, опрокинуть или наплевать. Иногда я думаю: а что, если мы переусердствовали и совершили слишком много всего? Может, у каждого человека есть нечто вроде банковского счета, запрограммированного на определённое количество дел в жизни, и, если их переделать, если выполнить план — тогда всё, финиш.

Ставлю ногу на асфальт, медленно вытягиваю ручной тормоз. Мама смеётся. По-настоящему громко и свободно. Такой я её давно не слышала.

— Хочется пройти пару шагов», — говорит она; я ставлю кресло на тормоз, помогаю ей встать. Она стоит без поддержки. Даю ей трость. Приволакивая ноги, она потихоньку продвигается вперёд и хихикает:

— С пятнадцати КИЛОметров в час до пятнадцати метров в час за тридцать три секунды.

— Ха-ха, — отзываюсь я, — так это ж супер!

Мама идёт, почти не опираясь на палку, просто для подстраховки постукивает ей и после неуверенного старта вдруг шагает шире, идёт почти нормально. Оборачивается ко мне, глаза сверкают.

— Ну и ну, — говорю я. — Чудесное исцеление!

— Я снова могу ходить! — восклицает мама театрально. Разводит руки в стороны, откидывает голову, смотрит в небо. — Боже всемогущий! Ты сотворил чудо!