Владимир Разумневич - Степная радуга [Повесть-быль]

Вечером состоялся раздел движимого и недвижимого имущества, конфискованного у кулаков. Пастуху Майорову досталась вечеринская Сивуха — та самая, из-за которой еще совсем недавно он перенес столько мучений в родимом овраге. Уводя Сивуху со школьного двора, Кирька настороженно поглядывал по сторонам, опасался встречи с бывшим владельцем лошади. Дом Акима Андрияновича он обошел стороной. Неожиданно столкнулся на дороге с Ефимом Поляковым. Тот недружелюбно глянул на Кирьку.

— Захапал чужую собственность и доволен?!

— Ничего я не хапал, — ответил Кирька. — Так обчество порешило. В пользование неимущих, стало быть.

— «Обчество», «обчество», — передразнил Поляков. — Говорить-то путем не научились, а уже верховодить полезли! Самозванцы шелудивые.

— Не сами назвались. Нас революция вызвала. С нее и спрашивай. По новому декрету мы теперя всему хозяева.

— Как бы боком вам тот декрет не вышел…

— Не пужай… И так, стало быть, всю жизнь пужливый ходил. Ноне пужливость моя скончалась.

— Гляди-ка, какая храбрая цаца! А ну, вшивый герой, сворачивай лошадь обратно. К Акиму Андриянычу пойдешь, пока душа в теле…

Кирька скинул с плеча винтовку:

— Отступись! Не то порешу по революционному праву.

Поляков попятился к обочине. Оступился, по колено увяз в сугробе придорожной канавы.

Кирьке стало весело:

— Вот так-то поперек революции встревать! Преже нас под обрыв пихали, а ноне и мы не лыком шиты — с ружьем ходим! Не спихнешь! Как бы самим в преисподнюю не угодить…

Он потряс винтовкой над головой. Потом взял Сивуху под уздцы и по-гвардейски зашагал дальше.

Чувствуя свое бессилие, Ефим Поляков чертыхнулся ему вдогонку раз-другой. Пастух даже не обернулся.

— Ишь ты, как гусак, голову задрал, тварь безмозглая, — выругался Поляков. — Пляшет под Дунькину дудку. Погодь, не такую еще музыку услышишь…

Возле своего дома он остановился. Сердито потоптал снег у крыльца. Покосился на приземистую калягинскую хибару напротив. В окне огонек. «Пришла, злыдня, — раздраженно подумал он. — И не одна, поди, а со своими подпевалами. Бомбой бы вас всех…»

Прежде чем взойти на крыльцо, он схватил обломок кирпича у завалинки и, изливая накопившуюся за день душевную боль и злобу, кинул его в ненавистное окно. Когда Степка выскочил на улицу, чтобы поймать того, кто разбил стекло, вокруг было безлюдно. Он метнулся вдоль забора по переулку, заглянул в подворотню соседского дома: никого!

Раздосадованный Степка возвратился в избу. Дуня к тому времени успела убрать осколки с пола. Иван Базыга и Акулина Быстрая, вместе с которыми час назад Степка заявился к сестре прямо со сходки, заделывали пробоину в окне фанерным щитом. Базыга старался стучать молотком осторожно и тихо, чтобы не потревожить сонных детишек на печи.

— Что стекло расквасили — полбеды, — говорил он. — Завтра я тебе, Архиповна, новое раздобуду. Меня иное тревожит. Кровопролитие может случиться. Они ведь в злобе до крайности дойдут, сторицей отплатят нам и за землю отнятую, и за нонешние деяния. Случись такая беда…

— Хватит тебе, Иван, каркать-то, — упрекнула его Акулина. — В соседних-то деревнях преже нашего беднота свои порядки навела. И ничего! В Сулаке вон, слышала, крестьяне постановили коммуной жить, совместно, значит, и поле обрабатывать, и из общего котла щи хлебать. Еще месяц назад произвели соц… соц… — она с трудом выговорила непонятное слово, — социализацию скота, сбруи, сельхозных машин и земельных угодий. Коллективно всеми делами заправляют, и кулаки у них по струнке ходят, прижукли. И наши пошумят-пошумят да и утихомирятся. Кишка у них тонка, чтобы супротив народа войной идти.

— Докатится и до нас военная колесница. В Липовке вон — под боком у нас — кулаки всю новую власть как есть порешили. Начеку надо быть. Особливо тебе, Архиповна. Ноне кто-то камнем пульнул. А завтра, може, и свинца не пожалеют. По земле ходи, а по сторонам гляди.

— Что ж ей одной-то глядеть? — не согласилась Акулина Быстрая. — А мы нешто безглазые? Дуняша для общества вона как старается. И наш долг — уберечь ее. И близко кулака не подпустим!

А Степка от своего имени добавил:

— Я сестрицу караулить берусь. Не провороню! Под окнами заместо часового стоять буду. Чуть что неладное — прутиком по ставням…

И, сказав это, Степка зашагал к выходу караулить дом.

В этот вечер он так и не стукнул по ставням. Но в другие дни, когда у Дуни собиралась беднота для тайного разговора, часовому Степке приходилось не раз подавать условные сигналы. Заметит, что кулак к дому приближается, и давай по оконным наличникам прутиком стегать, будто воробьев из-под крыши выгоняет. Припрыгивает и кричит: «Кышь вы, кышь вы!» Хитрости и смекалки Степке не занимать. Лишь однажды он чуть было осечку не допустил — заигрался с дворняжкой Жучкой и не увидел, как мимо прошмыгнул Заякин, бывший староста. Скрипнула калитка. Степка обернулся, отпихнул Жучку и бросился под ноги Заякину, свалил его у самого крыльца. Сделал вид, что поскользнулся впопыхах и задел невзначай. Но в доме уже знали, что за гость пожаловал, приготовились к встрече.

С той поры Степка бдительно следил не только за деревенскими богатеями, но и за Жучкой — гнал собаку от себя, чтоб не отвлекала от караульной службы.

Каждое Дунино задание он исполнял беспрекословно: бегал из конца в конец села с поручениями, ходил на лыжах в Злобинку к старику Чугунову за каким-то важным пакетом, заместо почтальона разносил красноармейские письма по домам, собирал сведения о кулаках, узнавал, где они собираются, о чем судачат. От многих бед предостерег бедноту Степка-разведчик.

Мать стала замечать: отбивается Степка от дома. Один раз даже ночевать не пришел — всю ночь простоял в карауле возле Дуниной избы. За это Пелагея Яковлевна сына лишь пожурила слегка. А вот за то, что хозяйство забросил, матери перестал помогать, Степке досталось крепко. И он дал слово, что будет и дрова по утрам колоть, и гусей кормить, и за водой бегать. Два дня он действительно от домашних дел не отходил, старательно работал. А тут, как на грех, старший брательник Иван Калягин, вспомнив свою фронтовую молодость, организовал из мужиков красногвардейское ополчение. Ну, и Степка, конечно, за братом увязался. Стоит матери отлучиться куда-нибудь, как и сына уже нет. Ищи, значит, его на стрельбище, за селом. Там ополченцы под команду Ивана строевым шагом маршируют, к армейской службе себя готовят. И Степка вместе со старшими — ему, видишь ли, тоже на фронт захотелось!

Уговорила Пелагея Яковлевна своего старшего сына отвадить Степку от военных занятий. И Иван сказал ему:

— Молоко на губах не обсохло, а уже к ружью тянешься. Не дорос еще до армии. И потому приказываю, чтоб ноги твоей на стрельбище не было! Без молокососов обойдемся!