Константин Курбатов - Чуть-чуть считается

А что это там маячит невдалеке под дождём? Может, кто-то из ребят?

И Корнев поплыл туда, к этому качающемуся предмету. Он с трудом двигал окоченевшими, непослушными руками. Он плыл и будто не двигался с места. Наконец сообразил: мешал, сильно оттягивая вниз, намокший парашют. Щёлкнув на груди замком, Корнев освободился от лямок. Сразу сделалось легче. И тогда, преодолевая тугую непослушность мышц, он упрямо поплыл к тому предмету.

Предмет оказался упакованной в чехол надувной лодкой ЛАС-3. Каким образом она вдруг тут оказалась? По всей вероятности, при ударе о воду у ИЛа разломило хвост. И выбросило этот тюк.

Снять чехол с тюка – всего лишь рвануть за торчащий кончик шкерта. А дальше и того проще. Корнев отвернул вентиль небольшого баллона. В считанные секунды лодка развернулась, набухла, наполнилась упругой пружинистостью.

А вот залезть в лодку неожиданно оказалось чрезвычайно сложным делом. Хотя, впрочем, может, Корнева слишком сильно ударило при падении? Болезненный гул в голове говорил именно об этом… Он всё же залез в лодку. Каким-то неимоверным напряжением заставил себя лечь грудью на тугой валик борта, подтянуться и перевалиться внутрь. Больше всего забот доставили ноги одеревеневшие, чудовищно тяжёлые в промокших унтах – они никак не желали попадать в лодку, болтались в воде за бортом. Но в конце концов попали в лодку и они.

В лодке Корнев нашёл черпак для воды и неприкосновенный, именно на такой вот случай, запас питания, НЗ, и даже небольшие, но вполне удобные вёсла и уключины.

Лодка была во всех отношениях удобной. Пожалуй, лишь чересчур подвижной и вертлявой. Нынче на таких лодчонках ходят по озёрам рыболовы-любители. Корнев сел на дно лодки. Сел, подтянув к лицу, насколько удалось, колени. Он сжался в комок, стараясь хоть немного согреться.

Над пустынным морем застыла в дождевой пыли предутренняя тишина. Откуда-то с востока пробивалось утро. Кромка облаков в той стороне тихо наливалась сквозь дымчатую пелену едва различимой розоватостью.

Промокший комбинезон, казалось, не грел, а, наоборот, холодил. Корнева знобило. Его трясло так, что поплёскивала у бортов лодки вода. Но комбинезон, конечно, грел. И Корнев знал это. Как отлично знал и то, что промокшее до нитки обмундирование всё-таки продлит ему жизнь по крайней мере часа на два. А сколько ему ещё осталось всего? Ну, часов пять. Ну, семь. А там неизбежное переохлаждение, потеря сознания и… конец. Найти его в такой облачности, при видимости в пять-шесть километров – пустая трата времени.

К чему тут обнаруженный Корневым в лодке неприкосновенный запас -несколько галет, плитка шоколаду? К чему? Чем они могли ему помочь? Сухари, быть может, хороши на Чёрном море. Но на Баренцевом… Здесь не успеешь умереть от голода. Здесь тебя поджидает другое.

Единственное, чего сейчас нестерпимо хотелось Корневу – это закурить. И захотелось ещё больше, когда он вытянул из кармана раскисшую пачку «Беломора». Чертыхнувшись, он отшвырнул от себя папиросы. Вместе с набрякшим коробком спичек. Голова гудела. От холода лязгали зубы. Не унять. А курево в НЗ не входило.

Чтобы согреться, он взялся за вёсла. Вставил их в гнёзда- уключины, резко оттолкнувшись, сделал гребок. Затем – второй и третий. Движение не согревало, вызывало лишь новый озноб. Метнулась шальная мысль: лучше бы уж, как штурман со стрелками: мигом. Умирать, наверное, всегда значительно легче, когда не успеваешь подумать о том, что умираешь. Наверняка, теники-веники, легче, как сказал бы Володя Тарутин.

Нажимая на вёсла, Корнев увидел вдалеке приближающийся к нему на полном ходу вражеский сторожевик. Фашистского каравана Корнев так и не увидел, караван растворился в дожде. А сторожевик шёл к нему, к Корневу. И где-то в самой глубине души, стыдясь возникшей мысли, Корнев даже немного обрадовался. Вот и ладно. Вот и лёгкий конец. Хоть не долго придётся мучаться. Ясно ведь, зачем сюда торопились фашисты. Не в плен же брать! Зачем он им нужен. Фашисты давно уже успели убедиться – советские лётчики умеют молчать на любых допросах.

Корнев опустил вёсла. Достал из кобуры пистолет ТТ, проверил обойму, вытряхнул из неё воду. Деловито и спокойно взвёл. И неожиданно почувствовал, что его уже не так трясёт от холода, что вроде стало теплее.

Сторожевик приближался. Уже различались на фоне дождевой мути силуэты надстроек, мачты, стволы расчехлённых орудий. И Корнева вдруг пронзило: неужели они расстреляют его сидящего? Неужели он будет сидеть под выстрелами? Он – красный командир, советский лётчик!

Попытка подняться, встать на ноги сначала не удалась ему. Юркая лодчонка плясала и грозила опрокинуть в воду. Наверное, дай ему такую задачу во время учения, Корнев не сумел бы её выполнить. Не сумел, будь он полон сил, в сухом обмундировании. Не сумел бы потому, что это было попросту невозможно. И любой, кто хоть немного знаком с подобным, может подтвердить: нет, не встать в промокшем зимнем обмундировании во весь рост в утлой пляшущей резиновой лодчонке под названием ЛАС-3.

Однако бывает и так: то, что абсолютно невозможно в обычных условиях, возможно в условиях необычных. Бой – одно из самых необычных условий. Потому что нет ничего более противоестественного для людей, чем убивать друг друга. Сейчас шёл бой. И контуженный лётчик, насквозь промокший, дрожащий от холода, встал и широко расставил ноги. Встал и даже не удивился тому, что сумел сделать подобное. Он просто не имел права не сделать этого.

С Корнева текло, капало в воду, которая успела накопиться под ним. В резиновом днище под каждым из унтов образовалось углубление. И вода собралась в этих углублениях, покрыв унты до кожаных ремешков на щиколотках. Перед глазами вспыхивали разноцветные круги. А на лицо липла и липла противная паутина дождевой пыли.

ТТ для сторожевика – что детский пистолет-пугач. С борта полоснут из пулемёта на такой дистанции, с которой их не достанешь и винтовкой.

Сторожевик, взбив за кормой пену, дал задний ход и застопорил машины. Высоко на борту виднелись фигурки в синем. Даже можно было отличить матросов от офицеров. Они рассматривали оттуда Корнева, точно белого медведя в вольере зоопарка. Рассматривали с некоторым интересом, но вообще-то равнодушно, лениво и бесстрастно.

Корнев поднял пистолет. Покачиваясь и боясь упасть, прицелился. Зачем? Знал ведь, что впустую. Знал, что пуля не пройдёт и половину дистанции. Но он всё равно решил стрелять. Решил потому, что жил, потому что всё ещё вёл бой, потому что сопротивлялся.

Рука у Корнева дрожала. Он прищурил глаз. И нажал курок. Выстрел прозвучал жиденько, как хлопушка. Но отдачей Корнева чуть не свалило с ног. Лодчонка заплясала, как шальная. Он, балансируя руками, выпрямился и всё же устоял.