Юрий Вебер - Профиль невидимки

- Пять сотых!

Совсем около нуля, почти нуль.

Около? Почти? Это не устраивало Александра Ивановича. Нельзя успокаиваться, нельзя отпускать в самый последний момент вожжи эксперимента. Должен быть вполне удовлетворительный нуль, устойчивое нейтральное положение прибора, на котором только и смогут проявиться ничтожнейшие сигналы оттуда, из мира невидимых гребешков.

- Продолжим, - с тихой твердостью повторяет Александр Иванович.

Борьба за нуль продолжалась.

Защита точности нагромождала одну задачу за другой. Самое, казалось бы, простое оборачивалось вдруг цепью тяжелейших осложнений.

Как питать током прибор? Питать надо электромагнитные катушечки датчика, чтобы они могли сигналить о малейшем покачивании коромысла с иглой. Питать надо лампы, чтобы в них проснулось волшебное свойство усиления. И надо, чтобы было совсем просто: воткнул вилку в штепсель - и уже готово, прибор готов к действию. Но в осветительной сети все время меняется напряжение. Больше или меньше, а меняется. Мы замечаем даже на глаз: что-то вдруг потускнело или загорелось ярче. До пятнадцати процентов иногда меняется. В общем, это нам не мешает. А прибору эти пятнадцать процентов - глубочайшее потрясение. Удар исполина в тысячу и тысячу раз больший, чем все робкие сигналы от гребешков, бьет по электронному сердцу. Смерть всякой точности.

Опять борьба, опять зашита от нападения - уже на другом участке.

Опыт, еще опыт и еще опыт..,

Каждый день вереница опытов, которые переносятся то с карточек Александра Ивановича на панели макета, то снова возвращаются с панелей на карточки. Каждый опыт записывается в журнал: число, исходные данные, результат.

Одна за другой сменяются страницы жестокой лабораторной баталии, протекавшей только вчера, и раны ее не успели еще остыть. Здесь свои надежды и свои поражения.

Макет обрастал новым строем ламп, но уже выпрямительных, балансирующих. Снова цепи обратной связи. И многое еще из того, что должно фильтровать, успокаивать, очищать беспорядочные токи, рвущиеся к прибору из осветительной сети. Макет охраны от страшных пятнадцати процентов.

Аккуратная начальная запись чернилами. Мила всегда записывает обстоятельно, выводя слова и цифры почти каллиграфически.

Сбивчивая толпа букв, накиданная небрежным карандашом. Это рука Марка, презирающего канцелярские красоты.

Записи становятся отрывистей, торопливей. Очень некогда, опыт следует за опытом.

Карандаш накидал одни цифры: «14.3-9». Это значит, что четырнадцатого марта удалось снизить колебания в питании прибора до девяти процентов. Девять из пятнадцати все еще прорываются. Очень много.

Новая схема, выписанная чернилами. Краткая приписка вкось карандашом: «Не подтвердилось».

И во всех записях - подчеркивания чернилами другого цвета, пометки на полях. Это Александр Иванович выделяет главное, анализирует.

Черный лакированный ящик с блестящими кнопками и переводной рукояткой неизменно присутствовал при всех опытах. Лабораторный генератор, от которого можно получать любое напряжение, менять его, набирая как бы целый сгусток искажений, и все это посылать в макет. Они доводили удары до высшего предела: пятнадцать процентов, пятнадцать процентов… Сколько же из них прорывается сквозь сеть электронных заграждений? Несчастная змейка на экране осциллографа извивалась, металась, как в агонии.

Спустя две недели удалось снизить всего лишь до восьми процентов. Две недели неутомимой борьбы за один только процент. Каждый раз неизвестно, что ожидает. В таком приборе нет еще ничего проверенного, ничего твердо установленного, что можно бы было использовать наверняка. Хотя бы вот этот феррорезонансный стабилизатор. Маленькая коричневая коробочка, которая обычно так хорошо помогает в защите от искажений. Но в соседстве с необычайно чувствительными органами прибора она просто впадает в безумие.

Запись в журнале: «Стабилизатор укреплен вертикально. На осциллографе - волны, смещенные вправо».

Другая запись: «Стабилизатор поставлен вверх ногами. На осциллографе - волны, смещенные влево».

Еще запись: «Укреплен лежа, на широком боку. Змейка выбрасывает пики».

Еще дальше: «Укреплен на узком боку. Пики сглаживаются»...

Знаки вопросов и восклицаний толпой обступают записи. Что происходит с маленьким стабилизатором? Он издевается над ними, что ли?

Настроение в комнате окончательно портится. Даже Мила забывает свои переговоры вслух с аппаратами и монтажными деталями.

Александр Иванович не проявлял ни уныния, ни растерянности. Не должен был проявлять. Но в такие дни ему почему-то все время попадались на глаза разные пустяки. Почему разбросаны инструменты? Споткнуться можно! Опять кто-то накурил в комнате! (Не глядя на Марка.) Все ему было как-то не так.

- Мы об этом, кажется, уже говорили, - неизменно замечал он, если его кто-нибудь зря переспрашивал.

Он ходил сосредоточенный, колкий, словно сам наэлектризованный напряжением поисков и борьбы.

В один из таких вот дней на столе лаборатории резко прогудел звонок внутреннего телефона.

- Боярова в дирекцию! - отчеканила трубка с той великолепной определенностью, какая пленяет нас всегда при изображении, ну, скажем, командного пункта дивизии.

Александр Иванович поспешил в дирекцию, в центральный корпус, где на третьем этаже в обширной приемной справа и слева два больших глубоких, как шкафы, тамбура хранят солидную тишину. Там, за ними, - кабинеты директора и его заместителя.

Так вот в чем дело… Институт выполнял важное задание: разработка специальной аппаратуры для одной из строящихся крупнейших гидростанций. Задание по утвержденной программе, по спущенным планам. Лаборатория номер шесть также имела по этим планам свое задание, и в комнате у Боярова приходилось все время распределять усилия между прибором и основной работой. И, конечно, всегда в ущерб прибору. Он-то был посторонним гостем. Теперь же положение обострялось. График плановых работ жестко сокращался. Темпы, тем-пы! Все подчинить скорейшему выполнению программы. Лаборатории срочно надлежит…

А как же с прибором для исследования гребешков? С прибором, в который уже столько вложено сил и труда, с которым еще столько нерешенного там, в лаборатории! Неужели так все и оставить, бросить на ходу?

Никто не сказал, что нужно бросить, что работа над прибором прекращается. Есть же указание: «Оказать помощь заводу»…

«Оказать помощь» - как это понимать? И каждый понимал по-своему. Оказать помощь - значит оказать помощь. Но это не значит, что работу над прибором надо включать в план. Об этом же ничего не сказано. Значит, можно и не включать. Ну, а если работы, идущие по плану, начнут вытеснять работу над прибором, кто же виноват? И какой вес могли иметь тут деликатные протесты научного сотрудника Боярова? Да и вообще говоря, когда человек проявляет в чем-то слишком большую заинтересованность, личную заинтересованность, не есть ли тут что-то, а?