Владимир Киселёв - Только для девочек

Вначале все будут надо мной смеяться. Над тем, что я совсем неумейка. Ну и пусть смеются на здоровье. Я не стану пользоваться техникой прыжка фосбери-флоп, когда прыгун перелетает над планкой спиной и на спину же падает в яму, заполненную поролоном. А вдруг пролетишь мимо ямы и так ударишься спиной об землю, что и встать не сможешь. Нет, я буду изучать нашу передовую технику перекидного прыжка, когда прыгун как бы распластывается животом над планкой.

Затем, когда на стадионе будут городские соревнования, я без всякого предупреждения пойду в сектор прыжков и попрошу, чтоб мне позволили хоть разик прыгнуть. Мне ответят, что это запрещено правилами, но я не послушаюсь, нахально разбегусь по дорожке и с первого раза перепрыгну планку, установленную на высоте полтора метра. А может, и выше. Нужно будет выяснить, какая сейчас высота городского рекорда.

Все очень удивятся, потому что на мне не будет даже спортивной формы, и на ногах не тапочки с шипами, а самые обыкновенные кеды. Тренер очень заинтересуется моим талантом и предложит мне поступить в его группу. Но я откажусь и скажу, что я, как один выдающийся тяжелоатлет, тренируюсь сама. Без тренера.

Потом я приму участие в республиканских соревнованиях, затем во всесоюзных, и поставлю всесоюзный рекорд. По себя-то я буду знать, что если захочу, то смогу перекрыть не только женский олимпийский результат, но и мужской мировой рекорд — 2 метра 41 сантиметр. Достаточно мне лишь покрепче втянуть живот.

Вначале я не стану бить мировые рекорды. Но все равно меня пошлют на международные соревнования. В Лондон, на знаменитый стадион Уэмбли, про который была книжка. И там уже я поставлю настоящий мировой рекорд… Но для женщин. Я прыгну на высоту два метра.

Ко мне будут подходить корреспонденты разных газет и расспрашивать, как я сумела достичь таких успехов. А я буду очень скромно отвечать, что это результат постоянной тренировки и работы над своим физическим развитием.

И всех тогда очень заинтересуют мои стихи. И все, что я посылала в журналы и газеты, сразу напечатают. Даже про последнего цирюльника и про комаров и нелетную погоду. Вначале в подписи будут указывать, что я рекордсмен или рекордсменка мира, я не помню, как правильно, по прыжкам в высоту. А потом перестанут. Меня и так все будут знать.

Но самое главное, для чего мне нужно так здорово прыгать, я буду скрывать даже от себя. Для того, чтобы Володя понял, какая я замечательная, и что Наташа никогда не сможет достичь моего спортивного уровня. Вот. А когда Володя меня по-настоящему полюбит, я, может быть решусь и открою, в чем секрет моих рекордных прыжков. И тогда этим вопросом займутся такие серьезные физикохимики, как Володя и Фома. Они установят научные закономерности и создадут приборы, с помощью которых люди сумеют передвигаться в пространстве значительно быстрее, чем автомашины, и при этом не будут отрицательно влиять на окружающую среду.

Вот примерно так или очень похоже я часто мечтаю, понимая, что мечты эти совсем детские и совсем глупые и недостойные. И при этом меня не покидает одно сомнение: а может, и взрослые иногда предаются таким же глупым мечтам, только скрывают это от окружающих еще старательнее, чем я.

Но ведь, должно быть, есть и другие люди, которые мечтают совсем не о собственных успехах и не о собственной славе. Нет, они мечтают о справедливости, о здоровье, о благополучной жизни иных людей. И все равно — главное в их жизни не эти мечты, а их действия, их работа.

У Толстого… только я не помню, где… может, в «Детстве». Может, в «Отрочестве». А может, и в «Юности». Там говорится, что каждый человек обязательно делит остальных на какие-нибудь две группы. Ну, скажем, на хороших и плохих. Или на добрых и злых. Или на богатых и бедных. Хотя, возможно, на «богатых и бедных» у Толстого нет, возможно, это я сама придумала. Но, в конце концов, Лев Толстой стал делить людей на «понимающих» и «не понимающих». Хотя, судя по словам самого Толстого, ему было не очень ясно, что именно «понимающие» должны понимать. Однако теперь мне кажется, что я знаю, как нужно правильно делить людей. И я сама до этого додумалась. Без книг, без Толстого. Просто думала, думала и додумалась.

Есть люди, которые больше дают жизни, больше дают человечеству, чем берут у них. Такие люди когда умирают, оставляют мир немножко, ну хоть на капельку, лучшим, чем он был до них.

И это, по-моему, самые важные люди для человечества. Потому что когда б не они, так не было бы никакого развития. Не было бы Великой французской революции. И войны между Севером и Югом в Соединенных Штатах. И нашего Октября. И современной научно-технической революции.

Например, академик Деревянко. Странно даже подумать, что один человек, как целый завод. Или даже министерство. С конструкторским бюро. И научно-исследовательскими лабораториями. И с институтом. С тысячей сотрудников. Каждый день здесь 40–50 операций.

Или писатель Корнилов. И Валентин Павлович. И мой папа.

Но есть и другие люди. Такие, что стараются взять побольше, а дать поменьше. Способные даже на преступление, чтобы получить побольше. Как Соколов, который убил Колиного папу.

Нет, я понимаю, что они не все преступники. Они могут просто ничего не давать другим. Или давать очень мало. Из-за своей жадности, ограниченности, из-за того, что живут в еще несовершенном обществе.

Но мир после них лучшим не становится. Иногда он, наверное, даже теряет что-нибудь из того хорошего, что имел.

Конечно, людей нельзя, как четное число, разделить на две части без остатка. Но кто в остатке? Не я ли?

— Оля, — позвала негромко Вика и, не поворачивая головы, попросила: — Дай мне книжечку… этого Августа Иванова. Хочу почитать.

Я ей протянула через проход между нашими кроватями тонкую голубую книжку стихов.

Мне казалось, что я хорошо знаю Киев. Могу даже водить экскурсии. Город-сад. С историческими Золотыми воротами. С историческим Софийским собором и не менее исторической Лаврой, о которых во всем мире рассказывают учителя на уроках истории.

С историческим заводом «Арсенал», на стенах которого остались углубления от пуль и снарядов времен революции и времен Великой Отечественной войны. Эти углубления никто не замазывает, ими гордятся. А на «Арсенале» теперь делают очень хорошенькие, но и очень дорогие фотоаппараты.