Гудрун Паузеванг - Облако

— Если б она меня такой увидела, — сказала Янна-Берта, — для неё это было бы всё равно что я разгуливаю перед ней голой.

Альмут невольно рассмеялась. Янна-Берта тоже.

— Есть и свои преимущества — сказала Альмут. — Сразу видно, что ты хибакуся. А мне всякий раз приходится об этом докладывать.

Такой Янну-Берту до сих пор никто не видел. Как хорошо, что Альмут была здесь! Последние дни Янна-Берта была едва ли не молчаливей, чем Хельга. А тут она заговорила, слова извергались из неё водопадом. Во всех подробностях описала она свои скитания, начиная от вокзала в Бад-Херсфельде и кончая госпиталем в Херлесхаузене. Рассказала о Хельге и Эльмаре. Альмут слушала её не прерывая и лишь иногда кивала. Обе были так поглощены разговором, что забыли не только о времени, но и где находятся.

В дверь постучали. Это пришла Хельга. Она поздоровалась с Альмут в своей сдержанной манере и спросила, не известны ли той подробности смерти родителей Янны-Берты и Кая. Но Альмут знала не больше её самой.

— Можешь тут переночевать, — предложила Хельга, прежде чем закрыть за собой дверь.

За ужином между дядей Фримелем и Альмут произошла небольшая стычка.

Дядя Фримель волновался за своё имущество:

— Стоит мне на ночь, перед тем как заснуть, представить, что наш магазин давно уже разграблен…

— Что ты, Пауль, — возразила тётя Фримель, поглаживая его руку, — мы ведь, слава богу, живём не в какой-нибудь банановой республике.

— Пока нам представится возможность вернуться домой, — заметила Альмут, — стены мхом покроются. Мы потеряли всё. Будем начинать с нуля и радоваться каждому дню, который нам остался.

Она рассказала о первых попытках солидаризации хибакуся в Рейн-Майнской области.

— Попытки солидаризации? — спросил дядя Фримель. — Кто солидаризуется с кем и против кого?

— Мы, выжившие, из зоны бедствия, — сказала Альмут, — рано или поздно станем отдельной прослойкой общества — прослойкой немощных бедняков. Бесполезных для народного хозяйства, которых лучше задвинуть куда подальше. Ведь мы неудобные — мы вызываем чувство вины, мешаем всё забыть и не думать об этом.

— Ты преувеличиваешь, — сказала Хельга.

— Я преувеличиваю? — улыбнулась Альмут. — Достань как-нибудь книгу про Хиросиму. Выжившие там, и мы, и все, кто ещё к нам присоединятся, — мы прокажённые двадцатого века.

— Не говори таких страшных вещей! — воскликнула тётя Фримель и протестующе замахала руками.

Альмут пропустила её выступление мимо ушей.

— При этом мы ещё можем говорить, что нам повезло, — продолжала она. — Гитлер вообще ликвидировал бы нас в газовых камерах. С нашими испорченными генами.

— Эка хватила, — сказал дядя Фримель и откинулся на спинку кресла. — Это ты не по теме. Вопрос лишь в том, как быть, если выяснится, что пострадавшие от радиоактивного излучения — ты уж прости, Альмут, я знаю, что делаю тебе больно, — смогут иметь только больных детей. Я думаю…

— Ты думаешь, тогда нам смогут помешать иметь детей, — оборвала его Альмут. — Разве мы этого уже не проходили?

— Послушай, Альмут! — взволнованно произнесла тётя Фримель. — Он ничего такого не сказал!

— Не сказал… — ответила Альмут.

Хельга встала и начала убирать со стола. Альмут пошла за ней на кухню. Она чистила плиту и скребла сковородку, пока Хельга зачитывала ей письмо, пришедшее сегодня от бабушки Берты. У них всё было в порядке, они сильно загорели и очень радовались, что после ЧП с реактором ни с кем из семьи ничего действительно трагического не случилось. Они желали сыну, невестке и внукам скорейшего и полного выздоровления и хотели бы оставаться на Майорке до тех пор, пока не смогут снова вернуться в Шлиц.

— Слава богу! — сказала Хельга.

— Что «действительно трагическое», — заметила Альмут, — так это то, что она не готова даже произнести слово «смерть».

Позже при мерцающем свете свечи в комнате Янны-Берты Альмут обрисовала их нынешнюю жизнь в Висбаден-Бирштадте. В крошечной подвальной квартире — кухня-столовая, спальное помещение и туалет — ютились она, Райнхард и его отец.

Янна-Берта хорошо знала отца Райнхарда. У него было небольшое садоводческое хозяйство в Бад-Киссингене. Вспоминая его, она видела приветливое лицо, всегда мелькавшее между цветами, и мозолистые руки с землёй под ногтями.

Альмут пожаловалась ей, как тяжело находить общий язык с домовладелицей.

— Едва мы смогли самостоятельно передвигаться, — рассказывала она, — нас тут же из лагеря-накопителя направили на квартиру. Мадам сопротивлялась до последнего, хотя во всём доме живёт она одна. Конечно, мы для неё чересчур громкие, слишком требовательные и совсем другие. Я её отчасти даже могу понять. Она стара. Ей очень сложно привыкнуть к тому, что она не единственная, кто может шуметь в своём доме — и иметь на это право.

Янна-Берта кивнула.

Потом Альмут говорила о миллионах эвакуированных и добровольных беженцах, которых буквально в течение суток пришлось обустраивать по всей стране. При этом порой доходило чуть ли не до смертоубийства. Но были и непострадавшие, которые помогали везде, где только могли. Альмут рассказала об одном пасторе в Висбадене, неустанно заботившемся о беженцах, и о социальной работнице в Майнце, собравшей вокруг себя целый отряд добровольных помощников для опеки пострадавших.

— А теперь наша задача — организоваться политически, — сказала Альмут. — Многие непострадавшие присоединяются к нам из солидарности. Мы становимся силой, лишь так нам удастся чего-нибудь добиться…

— Помнишь демонстрации после Чернобыля? — откликнулась Янна-Берта. — Тогда вас тоже переполняли надежды, маму с папой и тебя. Я это чувствовала. Хотя была ещё маленькой. Но бабушка с дедушкой оказались правы — всё сошло на нет, словно никакого Чернобыля в помине не было. Даже множеству украинцев, которые медленно вымирали, не удалось что-нибудь изменить. Родители часто говорили об этом.

— Чернобыля оказалось недостаточно, — отозвалась Альмут. — Как знать, возможно, даже Графенрайнфельда окажется мало. Ведь всегда можно представить себе более крупную катастрофу.

— Люди уже начали забывать, — сказала Янна-Берта. — Вот почему я не ношу парик.

Альмут провела рукой по её голове.

Хельга собиралась постелить на тахте в гостиной, но Альмут предпочла переночевать у Янны-Берты. Они вместе перетащили матрас в комнату Янны-Берты и положили его на пол. Янна-Берта предложила Альмут свою кровать, но та поблагодарила и улеглась на матрасе. Янна-Берта задула свечу.

— Ты спишь? — спросила Альмут через некоторое время.

— Нет.

— Есть одна вещь… Не знаю, надо ли мне тебе о ней рассказывать… — Альмут запнулась.