Юрий Коротков - Мадемуазель Виктория. Повесть

Бежит папа. Бегут к «европейцу» мужчины и женщины.

- Откуда?

- Туристы. Из Хабаровска.

- Из Анадыря.

- Из Владивостока.

Папа торопливо жмет руки всем сразу.

- Давно?

- Две недели.

- Скоро?

- Через три дня.

- Ну… как там?

А как сказать - как там, на Родине? Как найти несколько слов, чтобы сказать самое главное, самое что ни на есть важное? Как уместить Родину в несколько слов? Говори хоть три часа, и все будет мало, останется еще что-то, что-то очень необходимое, о чем нельзя не сказать…

- Снег у нас.

- Реки тронулись.

- Дожди в Москве.

- В автобус! В автобус! - торопит арабчанка-переводчица. И снова папа жмет руки:

- Привет там передавайте!

Кому привет? И серому апрельскому снегу, и набухшим подо льдом рекам, и дождливому московскому небу…

Папа и Вика смотрят вслед отъезжающему автобусу.

- Вот так… - говорит папа. - Встретились, поговорили… Между прочим, от Москвы до Владивостока вдвое дальше, чем до Каира…

Через три дня дальневосточники сойдут с трапа на бетонное поле Шереметьева. Экспресс помчит их в Москву, и за окном потянутся невесомые березовые рощицы, и поля, и деревеньки, низко нахлобучившие разноцветные крыши.

Вика всхлипывает.

- Ну, вот еще, - растерянно говорит папа. - В такой счастливый день…

- Домой хочу-у! В Москву-у!! И в Марфино… Чтобы галстук носить. Чтобы дождь был…

- Целый год молодцом держалась - и на тебе… Мы же не туристы, Заяц. У нас с тобой работа. - Папа сам расстроен неожиданной встречей. - Поехали к маме…

Они идут к автобусу, держа в руках безрадостные призы «Луна-парка».

Солнце падает за небоскребы Эль-Гузы. В Египте нет вечера, только день и ночь.

Солнце катится по верхушкам эвкалиптов - это еще день. Солнце валится за горизонт - это уже ночь. В черном небе вспыхивают звезды и рекламы: разноцветные закорючки, точки, петли. Так малыши рисуют море.

А может, неспроста арабские буквы похожи на волны? Вода для арабов - это жизнь. И человеческую речь здесь услышишь только у колодцев, у Нила, у моря…

Иностранцы плотно запахивают пиджаки, арабы кутаются в шерстяные шарфы - прохладно.

В Египте вместо зимы и лета - ночь и день. И зимним днем можно испечься заживо, и летней ночью замерзнуть насмерть. В этом Вика сама убедилась, когда на обратном пути с Красного моря посреди пустыни сломался автобус.

Пока солнце лежало на барханах, ребята сидели в автобусе полумертвые от жары, а едва наступила ночь - стали кутаться в пыльные половички. Потом взрослые побросали половички в песок, выломали сиденья, облили бензином и подожгли. Так и грелись у костра, пока не завелся мотор.

А расскажи кому-нибудь в Москве, что замерзал в африканской пустыне, - засмеют. Скажут, что замерзнуть в Африке - все равно что рыбе в воде утонуть…

В Замалеке темно. Дома большие, многоэтажные, а горят всего несколько окон: в каждом доме одна семья. То ли дело ночная Москва! Такой узор разноцветных окон, и за каждым жизнь, люди…

Аза и Леми уже спят. Бавваб Али метет мраморные дорожки, Джон стрижет траву на игровой площадке.

- Бхатрак, Али, бхатрак, Джон! До свидания!

- Бхатрак, мадемуазель Вика.

У таиландского посольства все тот же полицейский жует длинную сигару. Из русской колонии доносится Настькин рев: ее укладывают спать. Так и живет колония: вместо побудки кри- чит муэдзин с минарета, а вместо отбоя - реактивный Насть-кин рев.

У подъезда одиноко сидит Светка, стукает о землю теннисным мячом. Вика останавливается рядом. Светка будто и не замечает ее - роняет мяч на землю и ловит.

- Ты чего сидишь?

- Хочу и сижу. У тебя не спросила. - Голос у Светки сиплый, зареванный.

- Здорово сегодня было, правда? - говорит Вика.

- Кривда. Ничего здорового.

Вика молчит. Светка стукает мячиком.

- И вообще мама сказала, чтобы я с тобой больше не разговаривала. И что так подруги не поступают.

- Почему?! Я же правду сказала. А потом еще и соврала из-за тебя!

- Честная какая нашлась! А ты видела, как на меня все смотрели? И Сашка, и Геленжевские…

Светка плачет, наклонив голову и стукая мячом о землю.

Вике жалко ее. Светка ведь не жадная, не злая, просто ей ужасно одиноко и скучно. Ее никуда не пускают, даже в Зу она ни разу не была. Родители ей ничего не покупают, кроме жвачки и дешевой кукурузы, и сами едят только суп из пакетиков. Зато они накупили много ненужных вещей - ковров, посуды и еще чего-то. Вика раз была у Светки и сама видела: весь этаж у них завален всякой упакованной ерундой.

А однажды Вика краем уха слышала, как ругались папа и Светкина мама.

- Я не понимаю, Владимир Иванович, - говорила Светкина мама. - Нет, я просто не понимаю, как можно тратить деньги на всякие пустые развлечения!

- А я не понимаю, как можно экономить на своих детях, - говорил папа. - У детей должно быть нормальное детство, даже если они живут в другой части света!

- Я не понимаю, как можно выпускать ребенка одного на улицу в чужой стране!

- А я не понимаю, как можно этого не понимать! Дети во всех странах одинаковы и всегда найдут общий язык.

Так они не понимали друг друга минут двадцать и поссорились.

- Пойдем к нам, - предлагает Вика.

- Не очень-то хочется…

Врет Светка. Ей-то очень хочется. И сидела она здесь, чтобы Вику встретить. Но родители не разрешают ей ходить в гости.

Если самим ходить в гости, надо и к себе гостей приглашать. Да еще угощать чем-то.

- Пойдем! Лешка приехал…

- Ну и целуйся со своим Лешкой. - Светка отворачивается.

Виика идет домой. Что толку обижаться на Светку, она же не сама себе родителей выбирала…

А дома - пир горой! Стол накрыли в гостиной. Народу много, и она теперь не кажется огромной и пустынной. Здесь и дядя Феликс, и переводчики с первого этажа, и Черныхи - вся колония, кроме Лисицыных.

На столе - сказочные богатства: картошка с подсолнечным маслом, соленые пупырчатые огурчики, черные сухари. Даже настоящие антоновские яблоки! Все можно купить в Египте: и манго, и бананы, и финики, а вот яблоки - маленькие, зеленые, дорогие и невкусные. И те не египетские - из Сирии.

Мама теперь смеется, рассказывая историю с грибами, бегает из кухни в гостиную, из гостиной в кухню. Слуг нет - наконец-то можно похозяйничать самой.

Вика, обжигаясь, ест рассыпчатую картошку. Жаль, что молоко египетское: не коровье, а буйволиное, жирное. А так все как в Марфине, у бабушки Софьи.

Дядя Феликс рассказывает:

- Великая все-таки штука - самолет! На корабле не так: плывешь себе потихоньку на север. Александрия похожа на Фамагусту, Фамагуста на Пирей, Пирей на Констанцу, Констанца на Варну, и не замечаешь, как земля за бортом меняется… А самолет? Сел в Каир-вест, глянул с воздуха последний раз на пирамиды - ррраз! - и Москва. Изо рта пар валит, леса насквозь просвечивают, в экспрессе окна ледяные, и в них пятачки про-таяны. Будто на другую планету залетел… Шофер завидует: «Загорели-то как! Из отпуска, что ли? Скучно небось от теплого моря возвращаться?» - «Милый, говорю, в отпуск! А все теплые моря я на комок снега променял бы и не задумался!» Посмотрел на меня вот этак: «Перегрелся, думает, товарищ под кавказским солнцем».