Анатолий Вершинин - Озеро Черного Дракона

- И я с Баком! - заторопился Олененок.

- Здесь оставайся, сынок! - положил руку на плечо мальчика старый охотник.

Бак змеей пополз по земле и вскоре скрылся между деревьями.

- А кто бы это мог укрываться в пещере? - спросил Олененок.

- Кто же еще, кроме наших, - сказал Большой Ветер, - если па них наседают чужеземцы и баодаевцы.

- Жаль, мало их, - покачал головой Олененок. - Видишь, три - четыре винтовки только и стреляют из-за камней.

- Да, туговато им приходится. Выдыхаются уже.

- Надо побыстрее помочь им! - сверкнул глазами мальчик. - Чего ждать, Большой Ветер?

И он тут же, прижав оперенную стрелу к тетиве лука и с силой оттянув ее к правому уху, прицелился в одного из солдат.

- Ты что, с ума спятил?! - рассердился старый охотник. - Много ли мы сделаем вдвоем? Только погубим себя, а тем людям не поможем.

- Ничего они нам не сделают! - мрачно буркнул Олененок. - Пусть попробуют нас найти между деревьями!

- Ну, убьем двоих врагов, а дальше что?

- Что ж делать?

- Что делать?… - задумчиво произнес старый охотник. - Вот, если те, что в пещере, продержатся в ней до ночи, тогда…

- Что тогда, Большой Ветер? - оживился Олененок.

Старый охотник вытянул руку в сторону узкой расселины, что виднелась много правее пещеры, и сказал:

- Видишь?

- Вижу.

- Если до темноты они продержатся, мы проберемся к той расселине.

Рядом с ней есть тропа, которая уходит в гору. По ней проберемся к пещере сверху… Там есть широкая щель. Через нее вытащим и спасем людей. Понял, Олененок?

Арба, запряженная буйволом, медленно приближалась к окраине Ханоя.

Нгуен шел рядом. Хун-Петушок сидел в арбе, нагруженной гроздьями бананов и кокосовыми орехами. Они ехали в город со специальным заданием.

Мальчик с любопытством рассматривал окружающую местность.

Два цвета господствовали в Тонкинской дельте: ярко-зеленый - цвет рисовых полей и пальмовых рощ, и красновато-коричневый - цвет почвы дельты. Коричневой была земля, коричневыми от ила были воды Красной реки, и даже одежда крестьян, окрашенная растительной краской кю-нао, была коричневой.

Когда в знойный день в дельту врывается сильный ветер, в цвет кю-нао окрашиваются и воздух, и растительность, и дома. Взметая тучи коричневой пыли, он покрывает ею весь Тонкин. Но сейчас, после ночного ливня, растительность была свежей и умытой, сверкали зеркальные воды рисовых полей, поблескивали сочные листья кактусов и пальм, тянувшиеся вдоль дороги живыми изгородями.

- Дядя Нгуен, - вдруг прошептал Хун, - гляди!

У обочины дороги, на нижней ветви молодого платана, были подвешены две отрубленные головы. По их мертвым лицам нетрудно было догадаться, что они принадлежали совсем юным вьетнамцам - вероятно, лет шестнадцати - семнадцати.

- Наверно, партизаны? - спросил мальчик и крепко вцепился в руку Нгуена.

- Наши! - сурово ответил тот.

Показались первые дома городской окраины, и вот уже арба выехала на широкую многолюдную улицу Ханоя. Шурша шинами, буйвола обгоняли велосипедисты; спешили, позванивая колокольчиками, босоногие велорикши; мчались, отравляя знойный городской воздух удушливыми газами, автомобили и мотоциклы. На тротуарах бесконечной вереницей текли навстречу друг другу людские потоки.

Хун-Петушок впервые оказался в большом городе. Оп то и дело крутил головой, разглядывая высокие дома, автомобили, прохожих. Среди пешеходов было много чужеземцев, французских легионеров в белых каскетках и куртках из желтого тика и офицеров в гимнастерках цвета хаки, с короткими рукавами и брюками выше колен. Все они держали себя развязно, не уступали встречным дорогу, громко разговаривали, вызывающе смеялись. Часто встречались патрули из солдат, на перекрестках стояли полицейские.

Шагая по мостовой рядом с буйволом, Нгуен то и дело вздрагивал от пронзительных автомобильных сирен, испуганно сторонился мчащихся на большой скорости джипов с французскими офицерами.

- У, бешеные! - провожал он их ненавидящим взглядом.

А Хун-Петушок не мог скрыть своего восхищения.

Какие здесь широкие чистые улицы, какие красивые каменные дома! А сколько богатых магазинов, и что за диковинные товары выставлены в их огромных застекленных витринах! Никогда еще Хуну, выросшему в бедной вьетнамской деревушке, не приходилось видеть столько красивых вещей.

- Дядя Нгуен, а кто живет в этих домах? - кивнул он в сторону особняков.

- Чужеземцы, сынок.

- А где ж в этом городе вьетнамцы живут?

- Вьетнамцы? - Нгуен усмехнулся. - Увидишь, как к рынку начнем подъезжать.

- А можно нам войти в магазин и что-нибудь купить?

- Войти можно, да только товары в них не по карману бедным вьетнамцам.

Петушок умолк. Ему вспомнились слова Фама о том, что хотя и земля здесь вьетнамская и все эти красивые дома построены руками вьетнамцев, по живут в них и хозяйничают богатые чужеземцы.

«У, проклятые шелудивые псы! Когда же их всех изгонят с родной земли?!»

В конце нарядного квартала мальчик увидел рогатки, опутанные колючей проволокой, между которыми был оставлен лишь узкий проход.

Рядом, на перекрестке, прогуливались рослые солдаты-марокканцы в красных фесках, с темно-коричневыми лицами и черными бородами.

Нгуен без слов понял вопросительный взгляд мальчика.

- Здесь кончается европейская часть города и начинаются туземные кварталы. Эти проходы еще до темноты закрывают.

- Зачем?

- Боятся наших…

- Значит, никого сюда не пропускают?

- В Ханое сейчас с восьми вечера и до утра никому из жителей нельзя появляться на улицах…

Дальше ехали по кривым, грязным улочкам туземной часть города. Улицы здесь были настолько узки, что в них с трудом могли разминуться две встречные повозки. И дома здесь были тростниковые, обмазанные глиной и крытые рисовой соломой. Они жались в тесноте друг к другу, и почти на каждом пестрели вывески на стенах и заборах, на бамбуковых шестах, на веревках, протянутых поперек улиц. Здесь было множество полутемных лавчонок, мастерских, харчевен и опиекурилен. Повсюду толчея, спешка, перебранка, шум.

- Вот погляди, Петушок, как живут в этом городе вьетнамцы! - угрюмо сказал мальчику Нгуен.

- Плохо здесь, дядя Нгуен. Воздух нехороший! А шум какой! Оглохнешь!…

Отовсюду неслись тяжелые вздохи кузнечных мехов, рассыпчато-дробный перестук молотков, скрежет и скрип ручных пил, свист рубанков, перезвон жести. А зазывающие голоса многочисленных уличных продавцов со своими печурками, жаровнями и котлами! На глазах у публики они приготовляли всевозможные лакомства. И прохожие ели их, прислонившись к стене дома или присев тут же на корточки.

С трудом проталкиваясь между съехавшимися из окрестных деревень крестьянскими повозками, Нгуен ввел па рынок буйвола с арбой. Здесь пахло рыбой и сырым мясом, пряностями и свежей зеленью, навозом и человеческим потом.