Марина Дружинина - Весёлая переменка

— Понятно. Продолжай.

— А как на жабе, то есть на лягушке, жениться? Иван и говорит: «Не могу я на тебе жениться». А она пристала: женись — и всё тут! Потом говорит: «А ты, Ваня, меня поцелуй!»

Светлана Александровна с опаской посмотрела на Мишку. Класс замер.

Мишка, ничего не замечая, вдохновенно продолжал:

— Поцелуй, говорит. Ну как бы ни было Ивану Царевичу противно, взял он лягушку и поцеловал. И в тот же миг превратился в царя Ивана-лягуха…

В классе стало так тихо, что было слышно, как мыши в школьном буфете догрызали тёти Клавино печенье, которое она уронила в прошлую пятницу.

— В кого он превратился? — еле сдерживая смех, спросила учительница.

— В Царя-лягуха.

— И что дальше?

— И стали они жить счастливо и долго. А что, не так? — тихо спросил Мишка, почувствовав подвох.

Класс во главе с учительницей хохотал так, что мыши попрятались по закуткам, а в кабинет литературы, как по тревоге, прибежали завуч, математик, англичанка и завхоз.

Васька Пташкин ворвался в класс вместе со звонком. Плюхнулся за последнюю парту, которую делил с Валеркой Сёминым. Вошёл Дмитрий Павлович, и урок физики начался.

— Закон Архимеда-а… — протянул учитель, — расскажет нам…

— Валерка, — отчаянно зашептал Васька, — сейчас меня вызовет, чесслово. А я этого Архимеда не учил, я весь вечер в «колоф-дьюти» играл. Про что хоть закон этот? Подскажи, будь другом.

— Да там всё просто, — зашептал в ответ Валерка. — Архимед лежал в воде и закричал «Эврика!» Это значит нашёл…

— Пташкин! — прозвучала, как выстрел, фамилия в шелестящей тишине.

— Ну вот, я же говорил, меня шестое чувство никогда не подводит, — вздохнул Васька и поплёлся к доске.

— Давай, Пташкин, расскажи нам, что ты знаешь о законе Архимеда, — приготовился слушать учитель.

Васька откашлялся, постучал себя по груди и начал:

— Значит, так! Однажды летом тепло было, залез Архимед в бассейн.

— В бассейн? — удивился Дмитрий Павлович.

Васька посмотрел на Валерку. Тот постучал себя по лбу и показал руками, как рыбаки, от большого размера к маленькому.

— Ну это был маленький бассейн, древнегреческий, как наша ванна, — смекнул Васька. — В Древней Греции ведь ванн не было, вот греки и мылись в бассейнах.

— А-а, — кивнул учитель, — понятно. Только ты не отвлекайся от темы. Продолжай.

— Ну вот Архимед там плавал, плавал…

— Плавал? — опять удивился учитель.

— Плескался, можно сказать. Плавать, правда ваша, было негде. Поплескался он, даже окунулся пару раз… Потом устал, полежал… И вдруг как закричит: «Эврика!»

Дмитрий Павлович вздрогнул.

— Ты, пожалуйста, не кричи, ты же не Архимед, и мы не глухие. Ну а закон?

— Значит, как закричит: «Эврика!» — уже тише повторил Пташкин.

— И что это значит? — поторопил его учитель.

— Это значит — нашёл!

— Что же он нашёл? — терпеливо выпытывал Дмитрий Павлович.

Валерка что-то шептал, но Васька никак не мог разобрать.

«Что же он нашёл? Что он в бассейне мог найти? Аквалангов тогда не было. Ласты? Нет. Ласт, кажется, тоже не было», — лихорадочно соображал Васька и с тоской в глазах смотрел на одноклассников.

Почти все пытались ему подсказать: выделывали руками какие-то фигуры, выгибали спины.

Вдруг Ваське показалось, что он услышал спасительное слово.

— Маску! — громко выкрикнул Пташкин.

— Что?! — в третий раз удивился Дмитрий Павлович. — Маску?

— Маску, — уверенно повторил Васька и добавил: — И трубку!

Класс стонал от смеха.

Возвращались мы как-то с Толиком из школы. Был апрель. Дворники подметали дворы. Маляры красили заборы. Плотники чинили калитки. Забор, мимо которого мы шли, был длиннющий-предлиннющий. Идти было скучно, и мы стали придумывать разные занятия, чтобы скоротать дорогу.

— Смотри, — показал Толик на большую берёзу.

Там, на голых ветках, расположилась стая чёрных птиц. Время от времени птицы подскакивали и прыгали друг через друга.

— Это скворцы, — сказал Толик.

— Видишь, они в чехарду играют.

— Нет. Это галки, — возразил я, вспомнив, как мама говорила, что первыми в наши края прилетают галки.

— Скворцы! — настаивал Толик.

— Галки, — не унимался я.

— Скворцы.

— Галки.

— Скворцы.

Тут с другой стороны забора высунулась голова старушки в белом платочке. Её очки сверкнули на солнце маленькими молниями.

— Ай-я-яй! — покачала головой старушка. — В школу ходите, а не знаете. Это — грачи.

Голова старушки исчезла.

— Ничья, — подвёл итог спору Толик.

— Угу, — согласился я, и мы продолжили путь.

Толик предложил считать котов. Каких больше: рыжих или чёрных?

— Чур, я рыжих считаю! — выкрикнул Толик.

— Нет, давай я буду рыжих считать, — не согласился я, поскольку мне было известно, что рыжих котов в этом районе больше.

— Я первый предложил, — настаивал Толик.

В этот момент мимо нас промчался дворовый пёс Кузя и все коты мигом исчезли.

— Опять ничья! — засмеялся я.

И тут мы увидели дядю Колю, плотника из нашего домоуправления. Он чинил калитку. Мы с Толиком остановились и стали смотреть, как дядя Коля работает. С жутким скрипом он отдирал гнилые доски и прибивал новые. Вдруг Толик говорит:

— Слышь, Серёга! Давай поспорим, что дядя Коля скажет, когда стукнет себя молотком по пальцу.

— А может, не стукнет? — засомневался я.

— Стукнет, стукнет. Вот увидишь, — заверил меня Толик.

— Ладно. Тогда он скажет: «А-а-а!», а потом: «У, зараза!».

— А я так думаю: сначала он скажет «М-м!», а потом: «Холера тебя возьми!» или «Забодай тебя комар!».

— Ишь какой ты хитренький, — запротестовал я. — Что-нибудь одно выбери. А то нечестно. Я тоже мог второй вариант сказать, например: «Япона мама!»

— Ладно, — согласился Толик. — Тогда про холеру оставлю.

Мы молча уставились на дядю Колю и тупо стали ждать, когда он стукнет себя по пальцу.

Наверное, мы долго бы стояли и смотрели, но тут дядя Коля нас заметил, отвлёкся и как стукнет себя по пальцу!

— А-а-а! — вскрикнул он, а потом замычал: — М-м-м! Вот зараза!

Он засунул палец в рот и как врежет по гвоздю со всего маха.

— У, холера!

Потом он повернулся к нам и закричал:

— Чего уставились?! Забодай вас комар! А ну пошли отсюда!

Мы с Толиком кинулись бежать, а вслед нам неслось:

— Всё, япона мама, из-за вас! Ходят тут всякие, работать мешают!

Добежав до конца забора, мы остановились. Тяжело дыша, посмотрели друг на друга и вместе выдохнули:

— Ничья-я-я…

День перевалил за полдень и потянулся к вечеру. В комнате густо пахло морскими водорослями от мокрых дров в камине. Грушницкий сказал, что хочет угостить верного коня, и вышел, прихватив пакет с початком варёной колбасы. На нём были длинные лайковые перчатки — почти до колен и, как у всех кавалеристов, на ногах — шпоры.