Жанна Браун - Зорькина песня

Зорька опустила голову. Она считала, что ничего плохого не сделала, и в то же время почему-то чувствовала себя виноватой.

— Что же ты молчишь, Зорька? Или ты считаешь правильным отвечать на «добро пожаловать» кулаком в зубы?

— Мы не хотели, оно само получилось… — сказала Зорька, не поднимая головы.

— Точно! — поддержала её Галка. — Мы что, Николай Иванович, мы такие: нас не трогай — и мы не тронем!

— Да ну?! — удивился Николай Иванович. — А то я вас не знаю, невинные овечки…

Ребята смущённо засмеялись. На лицах местных тоже замелькали улыбки.

— Ээ-э, что говорить, таксыр, все хорошее пополам, — сказала Рахия. Она подошла к Зорьке и протянула руку. — У нас говорят: «Чем сто человек знать в лицо, лучше одного по имени». Тебя зовут Зорька, меня Рахия, давай теперь знакомиться будем. Эй, Бабатай, Арсен идите сюда, вы у нас тоже… невинные овечки!

Послеобеденная половина дня прошла в хозяйственных хлопотах. Пока Саша и Петька растапливали громадный котёл в мазанке на задворках дома и наспех приспосабливали мазанку для бани. Вера Ивановна с девочками затеяли генеральную уборку.

Из района привезли на двух грузовиках узкие железные кровати, похожую на громадный шкаф дезинфекционную камеру, или, попросту, «вошебойку», и фанерные, крашенные серой масляной краской тумбочки.

Дезкамеру установили за мазанкой. Здесь командовала Анка Чистова. Мальчишки тащили сюда одеяла, белье, матрацы, подушки, одежду. Анка хозяйственно пересчитывала вещи, записывала в тетрадь и направляла в «вошебойку».

Девочки мыли окна. До желтизны, с кирпичом драили деревянные некрашеные полы. Расставляли в спальнях смазанные керосином кровати и тумбочки.

Ударная бригада Галки Ляховой приводила в порядок двор. Вера Ивановна, Зорька, Рахия и Наташа украшали столовую. Рахия притащила из дому пышный фикус с широкими, точно вырезанными из блестящей зелёной кожи листьями и маленький горшочек герани. Фикус поставили на табуретку в углу столовой, герань — на окно. В простенках между окнами повесили лозунги. Длинные деревянные столы вместо скатертей накрыли белоснежными простынями.

Из раздаточного окна, соединяющего кухню со столовой, слышалась весёлая украинская песня. Вкусно пахло варёной картошкой. Маря готовила торжественный ужин.

Зорька выкрутила тряпку, встряхнула и постелила на пороге.

— Пусть ноги как следует вытирают!

В окно заглянула растрёпанная весёлая Галка.

— Эй, мадамы, баня готова, пожалуйте мыться!

Возле мазанки уже стрекотал машинкой поселковый парикмахер.

Вечером, остриженные наголо, вымытые, в чистой одежде, собрались детдомовцы в столовой на торжественный ужин.

На дворе дул холодный ветер. Небо было тёмное и низкое. А в столовой гудела пламенем круглая железная печь, было шумно и весело.

Галка уселась на скамейку вполоборота к печке, подпёрла подбородок кулаком и уставилась на огонь. Свет не зажигали, привыкли за дорогу к вагонной коптилке, а от печки свет был даже ярче. В полутьме столовой празднично белели марлевые косынки на головах девочек.

Зорька втиснулась между Галкой и Анкой. Стриженая голова с непривычки мёрзла. Зорька поёжилась, подняла воротник байкового платья и прижалась плечом к Анке. Напротив Зорьки рядом с Ниной сидела удручённая Рахия. Никак не могла успокоиться, зачем девочек остригли.

Девочки сидели вдоль стола, как маленькие старушки, в надвинутых на лоб платках, сложив руки на коленях, и смотрели на раздаточное окно. За окном в кухне колдовала возле весов Вера Ивановна. Взвешивала пайки хлеба, укладывала их на деревянный поднос. К каждой пайке аккуратно щепочкой прикалывала довесок. Воспитательнице помогала важная, раскрасневшаяся Наташа в белом, расшитом цветными узорами Марином фартуке.

За столом мальчишек Арсен вполголоса рассказывал что-то весёлое. Молчаливый, степенный Бабатай с насмешливой гордостью поглядывал на друга и тоже улыбался, прикрывая рот тюбетейкой.

После утреннего происшествия друзья так и не ушли домой. Таскали вещи в дезкамеру, помогали девочкам расставлять в спальнях кровати и тумбочки, носили в вёдрах воду из колодца для мытья полов и окон. К концу дня ребята обращались с ними так, словно Арсен и Бабатай тоже были детдомовцами.

— Вста-ать! Смирно! — внезапно у входа в столовую пропел Кузьмин.

Под потолком вспыхнули две лампочки. Смех оборвался мгновенно. Ребята вскочили, вытянулись вдоль столов.

Кузьмин довольно оглядел нарядную столовую и, легко опираясь на палку, прошёл через всю комнату. Высокий, молодцеватый, весь перекрещенный ремнями. Следом за ним, чуть ссутулясь и заложив по привычке руки за спину, шёл Николай Иванович, в чёрном мешковатом, словно с чужого плеча, костюме. И только сейчас при ярком беспощадном свете электрических лампочек стало видно, как осунулся за дорогу Николай Иванович.

В дверях показался Саша Дмитриев с трубой в руке. Он встал у двери, чуть закинул голову назад, приложил к губам мундштук и заиграл песню испанских республиканцев «Красное знамя».

Петька Заяц, неузнаваемо торжественный, в белой рубашке, по-военному печатая шаг, внёс в столовую развёрнутое знамя.

Николай Иванович шагнул к знамени, но его опередил Саша. Он перестал играть, поднял над головой руку с сжатым кулаком, словно давал клятву и срывающимся голосом запел:

И тотчас же песню подхватили все. Зорька почувствовала, как у неё от волнения захолодило спину и на глазах выступили слёзы.

— Под красным знаменем сражались с фашизмом испанские республиканцы. Под красным знаменем сражается сейчас с фашизмом наш народ за свободу и счастье всех людей на земле, — негромко заговорил Николай Иванович, когда песня смолкла и ребята сели. — Сегодня двадцать второе октября тысяча девятьсот сорок первого года. Четыре месяца, точнее — сто двадцать два дня, каждый советский человек отдаёт все свои силы, все свои знания и умение фронту. Я прочту вам переданное по радио обращение группы участников строительства оборонительных рубежей вокруг Москвы. «Враг не пройдёт!» — так называется это обращение. «Грозные, суровые дни переживает наша Родина, — голос Николая Ивановича обрёл полную силу. — Над Москвой, великой столицей Советского государства, нависла суровая опасность. Гитлер бросил на Москву свои бронированные дивизии, занёс над нами кровавую лапу…»

«Наверно, папа тоже там, и мама, и дядя Лёня, и Толястик», — думала Зорька, слушая обращение, и в душе её рождалась обида. Почему, почему она не успела вырасти? Взять бы убежать на фронт, пробраться домой к Гитлеру и бросить ему бомбу прямо в кровать… Не очень-то фашисты без своего Гитлера потом навоюют!