Виталий Бианки - Фомка-разбойник (cборник)

Чик! – оба они попали ко мне на пластинку.

В это время я услышал позади себя какой-то странный шелест, шипение какое-то и тревожные свистки емуранок. Оглянулся… и чуть было не опрокинул аппарат на землю.

По степи прямо на меня широким ровным потоком шла вода.

Быстро и бесшумно она разливалась вправо и влево.

Я даже не успел сообразить, откуда вдруг взялась тут вода. Я подхватил аппарат и побежал вправо, к дому.

Поток быстро настиг меня, и через минуту я бежал уже, как по мелкому морю, по колено в воде. Со всех сторон вокруг меня выскакивали из воды емуранки. Завидев меня, с писком кидались назад, в норки; я видел темные отверстия их норок сквозь совершенно прозрачную воду. И емуранки сейчас же снова выскакивали из затопленных норок.

Вокруг меня барахтались в воде мыши, что-то черное проплыло мимо фыркая. Кажется, это был крот.

Как я потом жалел, что не заснял эту замечательную картину! Но в те минуты мне было не до того.

Вода прибывала с изумительной быстротой. Уже вся долина Абакан-реки – долина в три километра ширины – была под водой. Это был настоящий потоп. И я не знал, остановится ли, наконец, вода, или мне суждено так и погибнуть в ней.

К счастью, до избы было недалеко. Ван Ваныч и Марьюшка стояли на крыльце. Марьюшка ахала, всплескивала руками и жалобно причитала. Вода доходила мне уже до пояса.

Когда я вошел в избу, первое, что я увидел, была хакаска-председательница. Она сидела на лавке, ее лицо было так же неподвижно, как всегда, и, как всегда, она одной рукой придерживала трубку, спокойно глядела узкими прищуренными глазами и молчала.

– Вода схлынет через несколько часов, – сказал Ван Ваныч, – но во всей долине Абакан-реки не останется ни одной емуранки, ни одного вредителя-грызуна, даже мыши. Я сдаюсь. Вот эта гражданка, – Ван Ваныч указал на хакаску, – оставила нас обоих с носом. Ясно?

Я перевел глаза на нее.

Все та же неподвижность. Легкий дымок из трубки. Прищуренные бесстрастные глаза.

– Но откуда она могла знать… – начал я.

Ван Ваныч меня перебил.

– Ясно, она знала, что уровень воды в Абакан-реке разом поднимется на несколько метров, когда в горах выпадет большой дождь. Она приготовилась к этому дню: прорыла берег настолько, чтобы большая вода хлынула в степь. Серьезными бедствиями человеческому населению мелкое наводнение не грозит, не грозит и скоту. Но грызуны потонут. И уж вода не пропустит ни одной норки, как мы с вами могли бы пропустить. Сознайтесь же и вы, что побеждены и вам стыдно за свой кустарный проект!

Я опустил глаза и в самом деле почувствовал, что стыдно.

Когда вода схлынула, мы вышли в степь. Там по всей земле валялись мертвые емуранки – лапки кверху. Нам осталось только закапывать их, и дело с концом.

Дождь и слякоть. Ленинградское грязное небо ползет низко над побуревшими крышами. На черной ветке ободранной липы судорожно дрожит последний жалкий листок.

На двери – сквозь дырочки плоского ящика – что-то белое. Газета? Нет, письмо. На конверте штемпель: «Микоян-Шахар».

От знакомого. С Северного Кавказа.

«…у нас неожиданно разрешили охоту на фазанов: до трех штук на ружье. Приезжайте».

Я как раз собирался поехать куда-нибудь отдохнуть, побродить с ружьем.

Фазан – великолепная птица. Но ехать ради трех штук за тысячу километров…

Хотя там ведь не одни фазаны. Там горы, солнце. «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей…»

Тот не охотник, кто не жаждет приключений, неожиданных встреч с опасными зверями. И красавцы фазаны!

Будет потом что рассказать ребятам.

Еду!

Три дня в поезде – и вот солнце, глубокое синее небо! Стражами при дорогах стоят стройные пирамидальные тополя; упругая листва фруктовых деревьев роняет легкую кружевную тень на лица прохожих.

Над степью трепещет жаворонок, напевают скворцы у скворешен. А ведь сегодня – первое октября.

Вверх по Кубани железной дороги еще нет. Ходят автобусы. Для защиты пассажиров от пыли машина покрыта тентом. В нем – целлулоидные окошки.

Вижу сквозь них крутой обрыв. Внизу бежит быстрая Кубань. Справа и слева встают на глазах горы.

Так я въезжаю в счастливую долину. Она славится своим прекрасным климатом и тем, что люди здесь живут больше ста лет.

Я тоже согласен жить тут сто лет. Короткая теплая зима, не очень жаркое лето и такое множество безоблачных дней в году.

Все есть в этом счастливом крае: плодородные пашни, тучные пастбища, бахчи, фрукты, в горах кругом – каменный уголь, свинцовая руда с серебром, цинковые и медные руды, алебастр, мрамор. Там бьют родники нарзана, шумят широколиственные рощи – дуб, бук, дикая груша, чинара.

Там сколько хочешь дичи и зверья, а в быстрых реках и ручьях – голубая с красными крапинками красотка-форель.

Километров тридцать от железной дороги отмахал уже автобус. Остановка: станица Красногорская.

Пассажиры выходят размять затекшие ноги, подкрепиться в буфете.

А меня, как зачарованного, притягивает забор из больших каменных плит: на нем лежит очень большая бурая птица с белой головой и шеей – сип белоголовый. Он грозно поднимается мне навстречу, подбирает огромные крылья и втягивает в плечи длинную шею, голову с тяжелым горбатым клювом.

Я остановился. Он успокаивается, вытягивает шею, покрытую густой короткой шерстью, оглядывает ширь долины, цепь запирающих ее гор.

Царь поднебесья, птица великих просторов – гриф! Как ты попал сюда? Смелый ли горец нашел твое гнездо на скале над пропастью и взял тебя беспомощным пушистым птенцом? Меткий ли охотник, повредив тебе пулей крыло, заставил спланировать к своим ногам из-под облаков?

Величавый пленник, переступая с ноги на ногу, гремит цепью.

Но шофер уже гудит, сзывая пассажиров.

Усаживаться в машину помогает нам красивый пожилой казак. С прямыми спокойными чертами его лица никак не вяжется удивительная гибкость его спины. Что-то ужиное в его движениях.

– Задаром, Омеля, стараешься, – говорит ему шофер. – Без билета не пущу.

– Дорога, дорога, товарищ начальник! Мне ведь недалеко.

Шофер с треском захлопнул у него перед носом дверцу. Казак крякнул, подхватил с земли узелок, перекинул его через плечо:

– Свисти, машина: я пошел!

И крупно зашагал вперед по дороге.

Автобус зарычал, заскрипел, вздрогнул и медленно покатился по пыльной дороге.

Опять мелькают белые, вымазанные известкой камни, расставленные вдоль дороги по кромке обрыва.

Пасущиеся у дороги лошади уносятся вскачь от машины, не ждут и гудка.

Но вот поперек нашего пути стоит серенький длинноухий осел.

Шофер гудит, гудит, гудит, машина подкатывает к ослу вплотную. Осел стоит как вкопанный, даже ухом не ведет.