Ян Грабовский - Муха с капризами (с илл.)

«Итак, возлюбленный мой народ, — сказал воробьиный патриарх, — решил я, что эту зиму проживём мы в городе, где воробью, как я уже говорил, живётся гораздо легче. Но этого мало. Для зимовки выбрал я такой дом, в котором проживает… в котором проживает… — повторил он и после паузы ещё раз с ударением произнёс, — в котором проживает…»

У воробьёв от нетерпения замерло сердце в груди, а маленькая воробьиха опять не удержалась:

«Мы уже слышали, что проживает! Но кто?»

«Совершенно ручной человек», — сказал Патриарх и торжественно оглядел всё собрание.

Воробьи были так ошеломлены этой новостью, что едва-едва, тихонечко чирикали:

«Ручной? Ручной человек? Чир, чир, чир!»

Они и верили и не верили. Переглядывались между собой, посматривали то на Патриарха, то на Бесхвостого.

«Тсс!» — прошипел Бесхвостый и показал клювом на ворота.

Все посмотрели в ту сторону.

«Вот как раз идёт „совершенно ручной человек“!» — чирикнул Патриарх.

После этого сообщения наступила такая тишина, словно на ветках не было ни единого воробья.

Неудивительно поэтому, что я, входя в сад, даже и не заметил, что происходит на липе. И Тупи, и Чапа, славные мои псы, проходя мимо липы, не подняли и головы. У кошки Имки, которая вышла мне навстречу, хватало собственных забот — в частности, ей нужно было внимательно следить за Пипушем, вороном, — нашим «ангелом-хранителем», и ей было не до воробьёв. Одна только Муся, галка, у которой всегда были счёты со всеми городскими воробьями, поглядела одним, потом другим глазком на липу и сердито каркнула:

«Уже и к нам их принесло, выродков!»

Воробьи следили за мной, широко открыв клювы. Они забыли их закрыть даже тогда, когда я — а со мной и собаки, кошка, галка и ворон — вошёл в дом.

А когда они опомнились, Патриарха на липе уже не было. Он полетел в скворечник на ясень. То было его постоянное зимнее местопребывание. От скворцов там всегда оставались перья и пух. Словом, кое-какая меблировка. Вдобавок скворечник был хорошо защищён от ветра.

Старому ревматику жилось там, как у Христа за пазухой.

На липе остался Бесхвостый. Воробьи обступили его и принялись расспрашивать. Но Бесхвостый не любил долгих разговоров, а потому сказал им только:

«Старейшина его приручил. Ещё в том году. Он даже корм сам приносит! И боится нас как огня!»

«Боится? — недоверчиво переспрашивают воробьи. — Чир, чир, чир!»

«Да, боится, — заверил их Бесхвостый. — Пусть попробует опоздать с едой, мы ему покажем!»

Воробьи молчали. От изумления у них, как говорится, в зобу дыхание спёрло. Только маленькая выскочка и тут чирикнула:

«Нас он боится, а кошки не боится? Кто хочет, пусть верит, чир, чир, чир!»

За это её опять кто-то клюнул, и она притихла.

Бесхвостый сказал:

«И кошки боится! Я сам видел, как он её кормил. И галки боится — тоже её кормит. Понятно? И ворона боится — того, который за ним ходит».

«Значит, он трус! — дружно чирикнули воробьи. — Трус! Трус! Чир, чир, чир!»

И с этой минуты репутация моя у воробьиного народа сложилась — или, вернее, погибла — окончательно.

Воробьи переговаривались между собой всё тише и тише.

Смеркалось. Наступала темнота.

Утром, едва рассвело, Патриарх вышел из скворечника и занялся утренней гимнастикой — стал отряхиваться на дощечке у входа в свою квартиру. Сразу же появился Бесхвостый. Сел рядом и спросил:

«Начинать?»

Патриарх поглядел на него косо.

«Ты где слышал, чтобы в такое время кто-нибудь в этом доме завтракал? Чир, чир, чир!» — удивился он и неодобрительно покачал головой.

«Да ведь мы очень голодны», — пытался извиниться Бесхвостый.

Но старейшина оборвал разговор:

«Не лезь, когда не спрашивают!»

Бесхвостый со стыдом убрался на липу. А там уже всё ожило. Воробьи чирикали наперебой про «ручного человека». Никто ничего не знал, тем не менее спорили яростно. Маленькая воробьиха выскочила на самую верхнюю ветку, где её никто не мог достать, и закричала во весь голос:

«А я не верю! А я не верю!» — и вызывающе вертела хвостиком.

Но так как все были заняты спором, никто не обращал на неё внимания, и она могла утверждать всё, что ей было угодно.

Старейший воробей сидел на своей завалинке и прислушивался. Двор понемногу просыпался. С аппетитом зевали собаки. Закудахтали куры. Селезень Кашперек крякнул своей супруге Меланке что-то такое, отчего громко загоготала гусыня Малгося. Каркнул хриплым басом Пипуш-ворон, наш «ангел-хранитель», и немедленно Муся-галка застучала клювом по мискам и корытам.

Хлопнула дверь кухни. Ещё раз. Патриарх подождал минутку, покачал головой, подумал и шепнул про себя:

«Если за это время тут ничего не изменилось, то, видимо, скоро завтрак. Надо начинать. Бесхвостый, Бесхвостый! — чирикнул он. — Пора!»

Бесхвостый подал сигнал. Кто не слышал гомона, который поднялся на липе, не может и представить себе, на что способны воробьи! Но Бесхвостому всё было мало. Он кричал на своих, подзадоривал их:

«Эх вы, слюнтяи! Это называется крик? Разве так орут? Вы думаете, он обратит внимание на такой жалкий писк?»

Потом он созвал ватагу старых, самых отважных крикунов и перелетел с ними на окно. Забарабанили в оконные стекла, в подоконник, в карниз.

«Ты что спишь?! — кричал Бесхвостый, заглядывая в комнату через стекло. — Не видишь, что на дворе уже белый день и мы давно ждём завтрака?»

Шум услышала Катерина. Она вышла в сад. Патриарх увидел её и сразу повернулся к ней хвостом. Не любил он Катерину! Не мог ей простить, что перед самым его носом она заперла слуховое окно чердака, когда он подбирался к сушившимся там семенам.

— Ага, явился, старый жулик! — не особенно учтиво приветствовала его Катерина.

Она поглядела на липу, увидела возмущённых воробьёв и пошла ко мне:

— Наши прошлогодние нахлебники уже тут как тут! Это они в окно лупят! Ужас, сколько этой прелести расплодилось за год! На липе просто черно.

Я подошёл к окну. Бесхвостый увидел меня и как закричит:

«Наконец встал, лежебока! Хотим есть! Есть! Есть!»

И весь воробьиный хор повторил:

«Есть! Есть! Есть!»

Что было делать? Я открыл окно. Воробьи на всякий случай упорхнули на липу.

«Что? Что? Что?» — волновались молодые.

«Как — что! — прикрикнул на них Бесхвостый. — Сейчас насыплет нам корму. Пусть бы попробовал не насыпать!»

«А я не верю! Не верю! Не верю!» — голосила маленькая воробьиха с самой верхушки дерева.

Я насыпал на подоконник крошек, немного каши, набросал кусочков булки. И закрыл окно. Бесхвостый торжествующе чирикнул:

«Ну что? Не говорил я вам? Видите — он совсем ручной! Он всё сделает, только надо с ним построже! Да не толкайтесь вы! Становитесь в очередь! В очередь!» — кричал он на воробьёв, которые тучей налетели на корм.