Ян Грабовский - Муха с капризами (с илл.)

«А я всё равно не верю! Не верю! Не ве…» — крикнула маленькая воробьиха с верхушки липы и не закончила, заметив, что я появился во дворе.

«Спасайся кто может!» — завопили молодые и мгновенно очутились на дереве. На окошке остался только Бесхвостый и ещё несколько старых воробьёв.

«Трусы! — крикнул Бесхвостый молодым. — А вы знаете, зачем пришёл человек?»

Молчание. Ни один воробей даже пискнуть не смел.

«Человек принёс пшённой каши нашему старейшине! — сказал Бесхвостый. — Внимание! Смотрите! Сейчас увидите своими глазами».

«А я не верю!» — вполголоса чирикнула упрямая маленькая воробьиха и замолчала. И как зачарованная следила за тем, что происходит.

Я подошёл к скворечнику и говорю старому воробью:

— Ну как дела, старик? Не забыл меня?

А он — ничего. Делает вид, что не слышит. Только смотрит на меня исподлобья. Протягиваю к нему ладонь, а на ладони — пшённая каша. Мне известно, что старик обожает пшённую кашу. Держу руку над головой и не шевелюсь. Воробей не спускает с меня глаз и тоже не шевелится.

Начинаю тихонько насвистывать. Была у нас такая воробьиная песенка, хорошо нам обоим знакомая ещё с прошлого года.

Воробушек наклонил головку, прислушался. Пересел на другую сторону и снова прислушался.

«Так! — чирикнул он мне. — Да! Знаю эту песенку! Ты всё тот же!»

Я старался убедить его, что он может мне доверять. Смотрел ему в глаза так же, как и год тому назад, насвистывал ту же самую мелодию и предлагал ему такую же золотистую, как и прежде, кашу.

Воробьи на липе наблюдали за нашей встречей с разинутыми от изумления клювиками.

«Свистит, как дрозд! Человек свистит, как дрозд! — шепнул один, и все подхватили: — Как дрозд! Как дрозд!»

И вдруг замолчали. Поглядывали то на меня, то на Патриарха. Старик прошёлся по прутику и отскочил. Прошёлся ещё раз и опять отскочил. Дошёл до самого конца, взмахнул крылышками и…

«Сел человеку на голову!» — шепнул с ужасом Ячменёк — вожак молодых воробьёв.

«Не хочу на это смотреть! Ой-ой! Худо мне!» — чирикнула в отчаянии молодая воробьиха и тяжело, камнем, слетела вниз, в густой куст шиповника.

А Патриарх перепорхнул с головы на мою вытянутую руку. Заглянул мне в глаза своими умными глазками:

«Каша отличная!» — весело чирикнул он и стал подбирать с моей ладони золотистые зёрнышки.

— Дядя, погладь его, — шепнула Крися, стоявшая за моей спиной.

«Ты знаешь, что я не люблю, когда меня гладят, и вообще остерегаюсь резких движений, правда?» — чирикнул мне воробей.

— Знаю, знаю, старина, — успокоил я его. — Можешь быть уверен, что я не шелохнусь… А ты, Крисенька, имей в виду: если хочешь с кем-нибудь подружиться, уважай его обычаи, иначе ты не сумеешь жить с животными в настоящей дружбе, — сказал я Крисе.

Патриарх, подбирая кашу, вкратце рассказывал мне, что произошло в воробьином мире за то время, что мы не виделись.

«Будем тут у тебя зимовать», — сказал он напоследок. И перелетел на приступку скворечника.

«Ну что? Видели?» — крикнул Бесхвостый остальным.

«Чудо! Диво!» — дружным хором отвечали воробьи.

«Совсем ручной человек, правда? — похвастался он. — Только помните — строже с ним! Никаких церемоний! Понимаете?»

«Понимаем!» — отвечали воробьи.

А маленькая самочка тихонько пискнула с куста шиповника:

«Не хочу на это смотреть! Не хочу ничего понимать! Добром это не кончится!»

Но никто её не слушал. Все воробьи, во главе с Бесхвостым, бросились на оконный карниз. В мгновение ока подобрали всё дочиста.

И тогда-то начался первый урок!

Трудно мне повторить, даже примерно, как нехорошо, нетактично со мной поступали. Ни одного доброго слова! Сплошь крик и брань!

Напрасно маленькая самочка предупреждала, что так вести себя не следует и всё это плохо кончится. Бесхвостый поколотил её, и она притихла. А сам Бесхвостый, не помня себя, кричал:

«Проучите его! Нечего с ним цацкаться! Никаких телячьих нежностей! Так его! Строже!»

Но и у меня есть самолюбие! Я не дал крикунам ни половинки зёрнышка. Только после обеда они получили что им полагалось. И уже не на карнизе, а в воробьиной столовой, то есть на фрамуге, оставшейся в замурованном окне.

И с этого памятного утра началась наша совместная жизнь.

Жаловаться я не могу. Сложилась она вполне сносно. Если и бывали у меня неприятности, то только тогда, когда я запаздывал с едой. Беда мне, если воробьиный завтрак или обед опаздывал хотя бы на минуту или даже на несколько секунд. Доставалось тогда мне на орехи! Что поделаешь! Порядок, конечно, должен быть. И приходилось мне сокрушённо бить себя в грудь и говорить: «Сам виноват, милый мой!»

Итак, как я уже сказал, отношения наши сложились в общем удовлетворительно. Хуже, однако, пошло дело у воробьёв, когда они решили «приручить» весь двор. Правда, старшие — почтенные псы Чапа и Тупи — не интересовались воробьиными делами, зато собачья мелюзга весьма не любила, когда воробьи заглядывали в её миски. Молодые собаки приручить себя не дали. Не удалось приручить и Мусю-галку. Не примирился с ними и Пипуш-ворон, наш «ангел-хранитель», птица мудрая и терпеливая, но неумолимо проводившая в жизнь свои планы. Пипуш объявил воробьям войну не на жизнь, а на смерть.

Здесь не место рассказывать о ней. Это было бы несправедливо по отношению к Пипушу, который заслуживает отдельной повести. Поэтому обойду молчанием историю этой войны и скажу только, что к весне мы, люди, стали до того ручными, что воробьям ничего не оставалось желать. Одна только Катерина ещё кое-как держалась, отстаивая свою независимость от воробьёв. Она сопротивлялась им как могла. Но мы с Крисей? Пичужки делали с нами всё, что хотели. Бесхвостый научил их, что всё наше добро на самом деле принадлежит не нам, а воробьям. Когда мы на веранде обедали или завтракали, нам приходилось очень спешить и следить за каждым куском, оставленным на столе, потому что воробьи тащили всё что угодно прямо из-под рук.

Бесхвостый распоряжался на террасе, как будто нас вообще не существовало. Стоило ему услышать звон посуды, он кричал:

«Внимание! Чир, чир, чир! Сейчас подадут кушанье! Внимание! Помните, что, хотя мы не можем запретить людям есть при нас, объедаться им не полагается!»

И в ту же самую минуту туча воробьёв рассаживалась на окнах террасы. Они ждали. Стоило только появиться чему-нибудь съедобному на столе — они тут как тут! И хватали всё, что могли проглотить! Они даже обижались, когда кто-нибудь из нас осмеливался, скажем, протянуть руку к булке, которую они считали своей.

Как-то у меня вышел острый конфликт с одной воробьихой из-за кусочка печенья. Она выхватила его у меня из-под рук. Но кусок был слишком тяжёл для того, чтобы она с ним могла упорхнуть. Она тащила его по столу. Дотащила до края. Печенье упало на пол. Я вижу, как она барахтается со своей добычей на полу, и наклоняюсь, чтобы ей помочь. А воробьиха бросилась на меня с разинутым клювом!