Борис Ряховский - Робинзонада Яшки Страмболя

— Размазня! — сказал я себе и обернулся.

Яшка смотрел куда-то в степь. Он совсем не слышал меня.

Далеко в степи катит беленький клубок, тянет за собой ниточку. Пылит машина.

— Куда она едет?

— Машина? А кто ее знает… Степь большая, — пожал я плечами.

Яшка побрел по берегу, вскоре примчался ко мне со всех ног.

— Исчезла удочка!

— Какая?

— Та, с переката! Кто-то стащил. Откуда здесь люди?

— Какие там люди?.. Должно быть, я плохо воткнул удилище в песок.

Яшка замахал руками.

— Там следы!

Яшка притащил меня на берег, и на песчаной полоске у переката, где стояла удочка, показал следы босой ноги.

Я зевнул.

— Это наши следы…

Яшка замотал головой. Его не переубедишь. Ему всюду мерещатся люди. Он скучает по ним.

Яшка несколько раз заговаривал о наших ребятах. Однажды он спросил: «Шутя говорил с тобой… обо мне? Не хочешь — не отвечай». Я отмолчался. Я просто не знал, как мне быть. О чем бы мы теперь ни заговаривали, разговор неизменно сводился к Шуте, Сашке Воронкову или братьям Шпаковским…

Яшка был обижен, растерян, но понимал, что ребята поступили с ним справедливо.

Вечером я застал Яшку с дневником в руках. Он попросил у меня нож — починить карандаш.

Под утро загудели под ветром осокори. По небу метались молнии, тучи по темному небу ходили как черные неуклюжие рыбы, за горами грохотали громы, стлались под ветром тальники. В шалаше, который построил Яшка, отсидеться невозможно. Я клял себя за беспечность: прошлые ночи спали на песке у костра, о шалаше ни разу не вспомнил!

Я растолкал Яшку. Он сел, зевая, натянул фуфайку.

— Закрой рот! — сердито крикнул я ему и стал торопливо собирать в кастрюльку ложки и кружки, брошенные после ночного чаепития.

На гальке расползлось черное пятнышко. Звонко ударило в дно кастрюльки. Началось!

Яшка бросился со всех ног в кусты, я кое-как догнал его, схватил за руку и потащил по берегу. Он что-то кричал, упирался, пока я не дал ему тумака.

— Скорее!

Очертания горы стерлись. Речка закипела. Хлынуло!

Мы перетащили козла и овцу в кусты погуще. Ливень хлестал с яростью, тальники бились под ветром, глаза слепило. Пока я привязывал козла к кусту, Яшка укутал ярочку в фуфайку, обвязал ее бечевкой. Уложив животных на землю, Яшка что-то крикнул мне и скрылся в темных кустах, в ливне. Вернулся с небольшим плетнем — где он его взял? — прикрыл им животных. Яшка порывался опять бежать куда-то, я схватил его за руку и потащил за собой.

— Куда? Под берег? Везде льет!

Я продолжал его тащить. Остановился около перевернутой вагонетки. Яшка, наконец, понял. Мы взялись за скользкий край вагонетки, раз-два — рывком подняли ее — я живо подпер ее обломком выдернутой из плетня палки.

— Убери ногу, придавит!

Яшка пододвинулся ко мне. Я, привстав, подпирал рукой и спиной бок вагонетки.

— Убирай палку!

Вагонетка, тяжело проскрежетав по галечнику, села. Стало темно и тихо. Я сунул руки в рукава рубашки, Яшка придвинулся ближе ко мне: так теплее.

Мне за воротник капнуло. Я поднял голову. В дне кузова вагонетки — оно у нас за потолок — два отверстия. Очевидно, для болтов. Я нашарил в рюкзаке ножик, выстругал из палки две пробки, заткнул отверстия. За стеной гудит ливень. Нас с Яшкой бьет дрожь. Одежда прилипла к телу.

— Х-хх-олод-но… — говорю я.

— Мм-не нн-ичего… Я за-каленный! — бормочет в ответ Яшка.

В вагонетке тесно. Острая галька не дает долго сидеть на одном месте. Яшка, ворочаясь, пробовал привстать и треснулся лбом. Гроза не унимается. Мы еще теснее прижались друг к другу — мало-помалу согрелись. Яшка всхрапнул и тихонько засопел мне в ухо.

— Димка…

Я открыл глаза. Темнотища.

— Помоги, что ли… Не могу я один приподнять эту железяку.

Я пошевелился. По рукам и ногам забегали колкие мурашки. Яшка, ворочаясь, задел меня локтем по носу.

— Не вертись!

Я нашарил стенку вагонетки, попробовал выцарапать из-под нее несколько галек. Кое-как втиснул ладонь под край вагонетки, обдирая кожу. Мы закряхтели:

— Ыы-ы… Ыы-ых…

Вагонетка не дрогнула.

— Еще раз! — я привстал, стукнулся макушкой и обмяк.

— Больно?

Я выдернул деревянные пробки. Через отверстия брызнул свет — два расширяющихся книзу луча. Один лег на Яшкину взъерошенную макушку, другой — на плоскую, в серых крапинках гальку.

— Начнем?

— Давай!

— Н-у-у! Ы-ыы!..

— О господи! Ыы-ых!.. Давай, давай! Чувствуешь? Пошла!

— Никуда она не пошла!

— Давай! Чувствуешь, пошла?

— Не чувствую!..

— Погоди, надо сил набраться. Поесть бы! — почему-то рассердился Яшка.

Я взял рюкзак за углы, вытряхнул себе на колени его содержимое. Две живушки, намотанные на палочки. Коробочка спичек в целлофане, компас, обломок сухаря и бумажный кулечек с крючками.

Пожевав сухарь, мы попытались еще и еще раз приподнять вагонетку. Мы тяжело дышали. Ломило спины. Вагонетку мы не смогли приподнять даже на миллиметр. Она как будто вросла в землю. Беда была еще в том, что мы не могли выпрямиться: стояли-то на коленях!

С речки донесся всплеск, вскрик чайки и утихающий шум крыльев. Приставил глаз к отверстию и увидел в глубине неба крестик неслышного самолета. Под летчиком бескрайняя желтая степь. Ниточкой — речка Бутак, которой нет ни на одной карте. В речку Бутак впадает Жаман-Каргала. Сверху это не речка, а недоразумение. В месте ее впадения — крохотный островок. На нем в тальниках лежит перевернутая вагонетка, которую сразу не найдешь. Под вагонеткой — мы…

Безлюдье!

— Давай попытаемся! — уныло говорит Яшка.

— Надо рывком, понял? — отвечаю я.

Вагонетка под нашими отчаянными рывками даже не дрогнула.

— Начнем, Димка, подкапывать.

— Начнем.

Галька как спрессованная, но то не беда: под слоем гальки — камень. Это конец.

— Сколько человек может пробыть без еды?

— Десять-тринадцать дней.

— Правильно…

— А мы только что съели сухарь…

— Помнишь матросов, которых унесло на барже в Америку?

Я отмалчиваюсь, облизываю ободранные пальцы. Ногти сломаны. Через отверстие в нашу темноту проникают два горячих солнечных луча. Сейчас вторая половина дня. Жара — нестерпимая. Яшка снял рубашку и теперь сидит, как приклеенный. Трудно усидеть скрюченным в три погибели. Яшка ворочается и, касаясь голыми плечами раскаленных стенок, равнодушно ругается.

— Надень рубаху, — сказал я. — Не мешай мне думать.

Яшка обиженно засопел. Посопев, он стал глодать злополучную палку от плетня, которой мы подпирали вагонетку, делая вид, что это не так уж противно.

— Димка, когда через тысячу лет археологи найдут наши кости под вагонеткой, хоть лопни, не догадаются, что произошло.