Эрвин Штриттматтер - Пони Педро

Зато в одной тоненькой советской брошюрке для юных кавалеристов к делу подходят проще: здесь с самого начала предполагается, что будущий наездник — это прежде всего любитель и знаток лошади, а если нет, то пусть постарается стать таковым. Ни слова об особом костюме для верховой езды и прочих отпугивающих фетишах кавалерийской касты. Езди в своей обычной одежде, а там видно будет, какой из тебя наездник!

Илья научился ездить на велосипеде без указаний «учителя». Он садился на велосипед, падал, снова садился, безотчетно поворачивал руль вправо, когда велосипед наклонялся влево, — и вскоре стал заправским велосипедистом. Никто не учил его, как надо ездить по узким лесным дорогам, однако он по ним ездит. Никто не учил его вести велосипед по зыбким песчаным местам, однако он и это умеет. Никто не учил его ездить, правя одной рукой, однако он привез домой по ухабистым лесным дорогам створку окна из починки, и все стекла остались целы.

Теперь Илья точно так же обучается верховой езде. Я подсаживаю его на пони. Пони идет шагом. Илья держится на его спине молодцом. Вдруг Педро подпрыгивает. Илья летит на землю. Он едва сдерживает слезы. Отчего он плачет — от боли или от злости на самого себя, на свою неумелость? Трудно сказать.

— Наездники не плачут, Илья.

— Да, папа, наездники не плачут.

Я снова подсаживаю Илью на пони. Проходит два дня, и он уже не падает, даже когда едет рысью. Он приспособился к лошадиным повадкам. Теперь он удержится в седле, если даже Педро вздумает порезвиться.

Скоро я положу Илье в рюкзак десяток сырых яиц и попрошу его:

«Вот, отвези их бабушке в город и купи мне десяток сигар!»

Если он довезет яйца целыми и вернется, не сломав ни одной сигары, тогда я скажу:

«Вот теперь ты настоящий наездник».

Ездить верхом — это не значит сидеть на лошади прямо, как палка, а делать полезные дела с помощью четырех конских ног.

Я всегда помню об этом, когда езжу верхом на Педро по болотам и лесам. Я направляю его в чащобы, через просеки и по узким тропкам — туда, куда мне надо. Если бы я сидел прямо, низко свисающие ветви в лесной чаще исцарапали бы мне лицо. Если бы я вздумал элегантным прыжком, по всем правилам, перескочить через ров с рыхлыми краями, я увяз бы в трясине. Порой я даже совсем отпускаю поводья. Мои руки не сжаты в кулаки, как велит устав, и не покоятся у холки лошади. Они заняты делом. Они срезают ветви и сучья и набрасывают на ходу настил для Педро. Таким образом я подбираюсь к ручьям, где живут кабаны со своими детенышами. Никогда еще мне не приходилось видеть так близко этих забавных полосатых зверьков. А однажды, отпустив поводья и дав Педро свободно щипать травку, я подкрался совсем близко к козуле, которая тоже паслась невдалеке. Она, наверное, приняла нас за олениху. Так, благодаря Педро лесные звери хоть немножечко считают меня своим и я ближе узнаю их. С новыми впечатлениями и радостями возвращаюсь я домой.

Скворчиха стала скрытной и осторожной: она снесла свое первое яйцо. Улетая в луга за червяками, она все оглядывается на скворечник: там ли еще яичко?

На вишне мы повесили домик для синиц. В нем тоже лежали яйца величиной с горошину. Весна была повсюду. Одинокое сердце не могло с ней справиться.

Упоенный весной, Педро ходил теперь только на двух ногах. Казалось, он мечтал о крыльях. Он так бы и взвился ввысь, подобно Пегасу, коню поэтов.

На письменном столе у меня лежало письмо — меня извещали, что скоро к нам прибудет погостить маленькая кобылка-пони, «изящное, благородное, грациозное животное». Ниже была приписка: «Наша Стелла немного избалована. Она у нас, знаете ли, любимица всего дома».

Эта приписка мне не понравилась. Избалована? Что это значит? Через неделю у крыльца остановился большой грузовик. В кузове, по самое брюхо в соломе, стояла, играя ушами, наша барышня. Издали казалось, что кобылка вороная. Но, присмотревшись, можно было разглядеть у нее на голове, на спине и на боках белые волоски. Через несколько лет кобылка станет сивой. Пожалуй, без объяснения тут не обойтись. Дело в том, что лошади редко рождаются сивыми. Большинство сивок от рождения совсем другой масти. Лишь постепенно они «сивеют», становятся темно-сивыми, сиво-чалыми, сиво-голубыми. Многие белеют окончательно только к десяти годам.

Мы подогнали грузовик к небольшой горке и откинули заднюю стенку кузова, чтобы избалованная кобылка могла с удобством вылезть и обозреть с холмика новые места, куда она приехала погостить.

Я вскарабкался в кузов и хотел отвязать ее.

— Добро пожаловать, благородная гостья!

Кобылка угрожающе прижала уши.

— Брось эти фокусы! Я тебе не мальчишка!

Тут кобылка быстро повернулась и начала брыкаться, так что у меня перед носом только копыта замелькали. Хороша встреча!

Я забрался в кузов спереди, схватил кобылку за уздечку и отвязал. При этом она так и норовила укусить меня за руку. Ничего себе — «немного избалована»!

Переход с холма в конюшню сопровождался упорнейшей борьбой. На полдороге на выручку мне пришел Педро. Он заржал. Кобылка насторожила уши. Настроение у нее улучшилось. Она прислушалась и приосанилась. Тем временем я не зевал и быстро втолкнул ее в стойло. Там ее отделяла от Педро лишь глиняная стенка.

Вечером, во время кормежки, кобылка вела себя немного жеманно, но, когда я принес питье, она с бульканьем и клокотанием выдула полведра воды, совсем не по-аристократически. На прощание я погладил красотку по спине, и она тут же выбила у меня из рук пустое ведро. Удар предназначался мне. Если бы она не промахнулась, мне бы не поздоровилось.

Целых четверть часа я успокаивал и уговаривал ее вести себя посмирнее:

— Ну, разве тебя кто-нибудь обижает?

Когда я выходил из стойла, она лишь слегка приподняла ногу.

На следующее утро, во время туалета, гостья ни за что не разрешила чистить себя ни скребницей, ни щеткой.

— Ваши капризы, милая моя, опасны для жизни, — корил я ее.

Мы перегородили стойло поперечной балкой. Она должна была отражать удары копыт баловницы. Расчет был верен, но наше «золотце» так яростно брыкалось, что мы не на шутку встревожились за ее копыта и бабки.

Говорят, что, когда лошадь до такой степени избалована, помогает лишь одно средство. Какое? Плетка! Надо показать, кто в конюшне хозяин. Лошадь должна трепетать, когда ты входишь в стойло!

На мой взгляд, этому грубому методу грош цена. Лошади, которых истязают, становятся мерзкими тварями. И они в этом не виноваты. Если животное избаловано, человек должен перевоспитатьего настойчивостью и твердой волей. Бьют те, кто ленится думать. Неужели человек, который изобретает машины и автоматизирует целые рабочие процессы, не справится с избалованным животным?