Святослав - Одиннадцать восьминогих

Ксаверия Антоновича Фалинского я знаю шестьдесят лет. Мы выросли здесь, в Приморске. Это был тогда захудалый порт. Ксаверий рос в бедной семье. Его отец был жестянщик, из сына он мечтал сделать музыканта. Ксавка учился играть на скрипке. Каждый день в десять часов утра он брал футляр и отправлялся на урок. Он был тщедушный мальчик. Скрипка казалась ему, наверное, роялем. Он не любил музыку, он ненавидел свои уроки, он хотел играть с мальчишками в свайки и ловить на удочку морских собак. Со слезами он тащил свою скрипку по городу. И вот однажды он не явился на урок. Это было в тот день, когда в Приморск пришёл восставший броненосец «Потёмкин». Ксавка приволок свой чёрный футляр в порт. Целый день он просидел с нами на горячих, раскалённых солнцем цементных плитах. Он купался до синевы, углём рисовал на цементе стоящий на рейде броненосец. Когда солнце прошло зенит, я увидел, что он плачет. Я взвалил на плечо его скрипку, и мы пошли домой. Его отец был горячий человек. Он должен был убить Ксавку. Мы подошли к дому и остановились. Отец с учителем стояли посреди улицы. Отец что-то кричал и размахивал руками. Ксавка сел на мостовую. «Я не могу», — сказал он. В этот момент над нашими головами просвистел снаряд. Раздался взрыв, затем второй. Люди бросились врассыпную. Это «Потёмкин» открыл огонь по казачьим казармам…

Прошло пятнадцать лет. Прошли две революции и гражданская война. Мы с Ксаверием встретились снова. На этот раз в Петрограде. Я был уже на партийной работе, он приехал поступать в Академию художеств. Он всегда здорово рисовал. И вот в день экзамена Ксаверий, проходя мимо университета, увидел афишу — академик Тарле читал лекцию о Крымской войне. Он зашёл в аудиторию, прослушал лекцию и не явился на экзамен. Он поступил в университет. Он стал историком. Что вы знаете о первой письменности на Руси? Конечно, ничего. Так вот, Ксаверий начал с неё. Древнейшие памятники: Остромирово евангелие, надпись тмутараканского князя Глеба на камне, надпись Анны Ярославны, гнездовская надпись на черепке — и черепки умеют волновать мир… Я и сейчас помню его работы. Первые русские газеты… 2 января 1703 года петровская газета «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти…» сообщала: «Из Персиды пишут. Индейский царь послал в дарах великому государю нашему слона… Из града Шемахи отпущен он в Астрахань сухим путём». Разве не прелесть! Слон — пешеход. Он шёл в Санкт-Питербурх в галошах, чтобы не сбить ноги. Это всё раскопал Ксанф. А ты спрашиваешь, откуда Ксанф знает названия каравелл Колумба! Да на его лекциях в Москве студенты набивались в аудиторию как селёдки. Они сидели на полу, на окнах. Смех в Академии! Только Ксаверий мог рассмешить, читая лекцию о древних одеждах. Это был блестящий историк. Всю жизнь он мечтал заняться раскопками Корсонеса…

Николай Иванович остановился.

— Почему же… — начал Пим и замолчал, Николай Иванович ответил не сразу.

— Ты пионер, Пим, ты должен знать. Было время, которое называют годами культа Сталина. В эти годы погибло много честных людей. Ксаверий был оклеветан и посажен в тюрьму. Из тюрьмы вышел тот человек, которого мы знаем сейчас. Школьный сторож… Он никогда не мог без работы. Иногда у него просыпается память. Он вспоминает даты, людей. Мне очень обидно и страшно — порой он не узнаёт даже меня…

В комнате было тихо-тихо. Зойкина тётка — Мария Степановна— пристально смотрела через очки на Пима. В окне, как обезумевшая, билась бабочка-голубянка. За окном сиренево дымились в вечернем воздухе развалины Корсонеса…

— Кстати, Пётр, — сказал Николай Иванович, — от Зои снова пришло письмо.

— Да?

— Может быть, ей будет приятно…

— Не стоит. До свидания, Николай Иванович, — сказал Пим.

Они шли молча. На обоих были светлые плащи с поднятыми воротниками. Фимка шёл чуть впереди. Хлыст — сзади.

Пройдя Симферопольскую, Фимка спросил:

— Кто будет бить?

— Ты.

— А ты?

Хлыст не ответил.

На троллейбусном кольце было пусто. Хлыст остался под навесом. Фимка пошёл к дому.

На звонок открыла мать Пима.

— Извините, — сказал Фимка, — сына вашего можно?

— Его нет дома. Он ушёл в музей. Фимка кивнул и пошёл вниз.

— Если хотите, можете подождать, он скоро придёт! — крикнула ему вдогонку мать.

В парадной Фимка прислонился к двери и стал ждать. За домом играли в футбол.

Подпрыгивая на камнях, из-за угла выкатился мяч. Послышался топот бегущих ног.

Кто-то положил Фимке руку на плечо. Перед ним стоял Сергей.

— Ты чего здесь? — спросил он.

Фимка снял руку с плеча и ничего не ответил.

— Кого ждёшь?

— Не тебя.

— Тогда катись отсюда!

Фимка вырвался из крепких рук Сергея и рысцой побежал к остановке.

Со стороны города на шоссе показался троллейбус. Сергей догнал Фимку.

— Ты не вздумай, — тихо сказал он. — За него я из тебя компот сделаю!

Они дошли до остановки, и в ту же минуту из-за столба вышел Хлыст.

— А, Серёжа! — медленно протянул он.

— Прогнал! — показал подбородком на Сергея Фимка.

— Значит, против друзей пошёл? — ласково сказал Хлыст и стал боком подходить к Сергею.

В том, как он шёл, было что-то недоброе. Правую руку Хлыст держал в кармане.

— Сволочь ты, — медленно сказал Сергей и сделал шаг назад.

Хлыст обернулся, троллейбус был уже близко. Тогда Хлыст вырвал руку из кармана. Блеснул короткий складной нож.

Сергей охнул и медленно, сгибаясь, начал опускаться на землю» Он опускался, прижимая руку к груди. С руки капала кровь.

Хлыст и Фимка, прыгая через ямы, бросились наутёк.

Наперерез им, доставая из кобуры пистолет, уже бежал Эдик. Он всегда появлялся, когда его никто не ждал… Он выстрелил в воздух раз, второй…

В сентябре спадала жара.

Море было спокойное, без волн. Толпы курортников разгуливали по бульвару. Автобусы с табличками «Экскурсионный», «Ялта» и «Феодосия» шныряли по городу. На Исторической горке отставные военные показывали туристам места боёв. Около памятника Пирогову туристы фотографировались.

Осенью и не пахло.

И потом, первое сентября — это ещё не осень.

Первый раз в жизни Пим пришёл в школу раньше всех.

Он сидел на парте и ждал.

На улице готовились к встрече малышей-Военный оркестр пробовал трубы: «Бу! Бу! Бу!»