Круговых Петрович - Юрка — сын командира

— Да разве можно мне туда?— лукаво взглянула Таня на Шахназарова.— Часовые... арестуют.

— Вот ещё выдумала... Пойдём!— горячо настаивал Юрка.— Вы идите тихонько, а я побегу. Я тебе, Таня, найду их знаешь сколько!

— Какой ты добрый, Юрочка!— ласково сказала Таня.

Шахназаров кивнул: беги...

Юрка влетел в лес, в тот самый березнячок на опушке, где только что была Таня, и сразу нарвался на целое семейство боровиков. Удивительно, как только Таня не смогла их заметить? Выходят из-под ёлочки, как тридцать три богатыря из пены морской, а вот этот, самый первый и самый большой, конечно, дядька Черномор. Так и тянуло — повыхватывать их из земли поскорее, но Юрка, помня, как журил его Шахназаров за подобную проделку, когда они впервые пошли по грибы вдвоём, достал из ранца перочинный ножик, аккуратно срезал каждый гриб и уложил на мшистую кочку — один к одному. Побродил ещё немного рядом, под соснами — зелёнки, плотные, чистенькие, просто — чудо — целых восемь штук!

Юрка осторожно срезал и зелёнки, сложил в фуражку.

Нет, это даже хорошо, что Таня не сумела пока найти грибов: ему, Юрке, так хотелось ей удружить! Таня и в самом деле, как говорит Шахназаров,— хороший парень. Как она радуется, когда они приходят на почту. И всё почему-то краснеет. Увидит их — улыбнётся и покраснеет. Передаёт ей Шах письмо от хорошего друга — она опять краснеет, сама вручает Шаху письмо для хорошего друга и — опять... Кто это у них самый лучший друг? «Дядя Стёпа»? А может, Козырев? Юрка привстал, вытянул, как лебедь, шею и крикнул:

— Таня! Шах!

Не откликнулись. Юрка выбежал на опушку.

Шах и Таня на том самом месте, где он оставил их, кружились, упираясь в землю — ноги к ногам — и до отказа вытянувшись на сцепленных руках, как делают это, играя, детишки.

— Ша-ах!

Они опять не услышали его. Шли, взявшись за руки, оживлённо беседуя о чём-то, потом Шах, всплеснув руками, остановился, побежал назад, за позабытой сумкой, а Таня захохотала, переламываясь надвое. Потом она стремглав помчалась к лесу, Шах за ней.

Таня, а за ней- Шах пробежали мимо Юрки как раз туда, где лежали на кочке срезанные им грибы:

— О боже! Глянь, Костенька, какие красавцы, один к одному!

— Законно,— сказал Шахназаров, как и Таня, не замечая приближающегося Юрку.

А потом они забыли и о грибах. Стояли и как-то странно глядели в глаза друг другу.

Юрка кашлянул. Они как бы очнулись. Шах достал из сумки газету, свернул кулёк: «На, держи, мы их сейчас!»— но грибы не попадали в кулёк, то ли Таня плохо держала его, то ли Шах вдруг стал таким неловким.

А потом опять... их будто заморозили, ничего не хотят ни видеть, ни замечать... Ну пусть Таня не замечает его, а Шах...

Юрку как огнём обожгла страшная догадка: это она, Таня, во всём виновата. Шаху интереснее с нею и быть, и играть, нежели с ним, Юркой.

Один за другим повыбрасывал он из фуражки грибы, напялил фуражку на самые глаза и проговорил, безжалостно отчеканивая каждое слово:

— Ты обманщица, Таня... Ты вовсе не за грибами шла, а так...

— Почему?— краснея, спросила девушка.— Ну что ты, Юра?..

— За грибами в новых сапожках и пальто не ходят потому что... А ещё ты плохая... У тебя бабушка болеет, а ты тут... вертишься...

Таня ахнула, вспыхнула вся, рука с кульком опустилась, и посыпались ей под ноги с такой готовностью и радостью собранные для неё Юркой грибы. Вздрогнула, будто её ударили, и, прикрыв рукою пылающее лицо, побежала из леса. Какое-то время смятый кулёк ещё белел в её руке, потом она обронила его, и он распластался на усыпанной листвою и хвоей земле.

Шахназаров метнулся следом за нею:

— Таня!

Она не оглянулась.

Юрка слышал, как Шах, путаясь сапогами в зарослях высокого вереска, зашагал к позиции. Догнал его, но идти рядом не решался.

— А чего она к тебе цепляется? Думаешь, не понимаю, да?

— Не цепляется. Просто Таня — мой хороший друг. Эх, Юрка, Юрка...

— А я не друг, да! Я уже не друг?

Шахназаров, ускоряя шаг, ничего не ответил.

Осень шла на убыль. Отгремели громы, осыпались с клёнов и берёз поблекшие листья. Прибилась к земле дождями серебристая паутина.

С каждой зарёю гуще ложилась изморозь на крыши домов, на деревья и травы. Днём солнце слизывало её, а там, куда оно не доставало, так и лежала, будто землю и траву в тех местах припорошили сахарной пудрой.

Потом опять хлынули дожди — обложные, без грома и молний.

Часовые у проходной и на дозорных вышках стояли, не снимая тяжёлых брезентовых плащей. Ни в лесу, ни на дороге не слышно и не видно было птиц. Лишь на чердаке солдатской казармы гуртовались, угрюмо воркуя, оставшиеся здесь на зиму голуби да чирикали за окном нахохлившиеся воробьи.

Однажды под вечер, выглянув в окно, Юрка с радостью заметил: вместо дождя идёт снег, какой-то ещё слабенький, лёгкий. К утру он успел укрыть землю сплошь. Ударил мороз. Снег заскрипел под ногами, не собираясь таять,— легла зима.

За всё это время не многое случилось в Юркиной жизни. Но всё-таки кое-что произошло.

...Несколько дней после той неумной выходки в лесу, когда он так грубо и незаслуженно обидел Таню, были для него полными тяжких раздумий. Что бы ни делал, где бы ни находился, в ушах звучали слова Шаха: «Эх, Юрка, Юрка», сказанные с таким сожалением, точно Шах хотел добавить: «Я-то тебя человеком считал, а ты...» В школу и назад ходили они, почти не разговаривая, и песен больше не пели. Когда Шах забегал на почту, Юрка ждал его у крыльца или за глухой стеной, где не было окон: с Таней встречаться стыдился.

Как-то ожидая Шаха на крыльце, он, от нечего делать, сгребал в кучку опавшие на скамью листья с клёна, растущего рядом. Скрипнула дверь. Думал, Шах, нет — чьи-то маленькие тёплые руки прикрыли ему глаза, а за спиной кто-то беззвучно засмеялся. От рук пахло клеем и ещё — сургучом.

— Таня?

— Ты чего тут стоишь? А ну пойдём! До звонка ещё двадцать минут. Ну, не смотри ты на меня такой букой...

— А ты... не сердишься?

— Вот ещё! Нисколечко...

Отлегло у Юрки от сердца.

И опять, когда они шли с Шахом в школу и домой, и разговоры были, и песни. А ещё за это время произошло в Юркиной жизни вот что: увалень Дункан, долго не понимавший, что от него требуется, вдруг как-то сразу научился по команде ложиться и вставать, находить спрятанные от него разные предметы. Если раньше его мог взять на руки любой, теперь он, кроме Юрки и Шахназарова, никого и близко 'не подпускал к себе, оглашая позицию истошным лаем.

— Всё, Юрка,— сказал Шах,— поздравляю! Быть твоему Дункану настоящим сторожевым псом!

Второе событие было не менее важным.