Виктория Токарева - Талисман

— «He говорите»...— передразнила Аэлита.— Стала бы я за этим советом ехать за тысячу километров.

Дюк растерялся.

— Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. Ее знакомые у нас в Прибалтике живут.

Дюк понял, что слух о нем прошел по всей Руси великой и по дороге оброс, как снежный ком.

— Вы зря ехали,— сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колюче-жарко щекам.— Я не талисман.

— Талисман,— спокойно возразила Аэлита.

— Но я же лучше знаю,— мучительно улыбнулся Дюк.

— Ты не можешь это знать.

— Как? — растерялся Дюк.

— Потому что это твое свойство — оно как талант. А талант не чувствуется. Это просто часть тебя. Как цвет глаз. Разве ты чувствуешь цвет глаз?

— Нет.

— Ну вот. Чувствуется только болезнь, А талант — это норма. Для тебя. Вот ты и не чувствуешь...

Аэлита надела очки и посмотрела на Дюка с таким убеждением, что он подумал оторопело: а может, правда? Вдруг он действительно талисман и теперь не надо себя искать, потому что он уже есть...

— Вы так думаете?— спросил Дюк.

— А чего бы я летела за тысячу километров?

Дюк молчал, испытывая самые разнообразные чувства, среди которых было и такое, как ответственность. Когда в тебя верят, ты должен соответствовать.

— А что я должен сделать? — спросил Дюк, испытывая готовность сделать все, что в его силах и свыше сил.

— Паспорт поменять. У меня там сороковой год рождения, а надо, чтобы пятидесятый.

— А где меняют паспорт?

— В милиции. Ты должен пойти со мной в милицию.

— И все? — поразился Дюк.

Он думал, что ему, как в «Коньке-горбунке», придется ставить во дворе три котла: один котел с «водой студеной, а второй — водой вареной, а последний — молоком, вскипятя его ключом». Потом запустить туда Аэлиту и следить, чтобы она не сварилась.

А оказывается, надо всего-навсего сесть в автобус и проехать три остановки до районного отделения милиции.

— И все,— подтвердила Аэлита.— Если у меня в паспорте будет пятидесятый год рождения, он станет думать, что мне тридцать лет. И я сама стану так думать, Я обману время. Я буду самой молодой для него.

— Запросто,— поддержал Дюк.

— Знаешь... Я его всю жизнь ждала. С семнадцати лет. Каждый день. Вышла замуж и ждала. Родила ребенка и ждала. А потом изверилась и уже собралась в старость. И тут я аго увидела! Знаешь, где? В музее. Я ходила по залам, такая печальная и заброшенная. Смотрела на портреты с прежними лицами. Еще подумала: вот одеть бы их всех в джинсы. И все равно остались бы несовременные. Лица другие. И тут я увидела Его. Он как будто сошел со стены. Глаза — те. Несегодняшние. Как будто он знает о жизни что-то совсем другое, чем асе. Я его сразу узнала и прямо за ним пошла. Сначала из зала в зал. Потом из музея на улицу. Он говорил потом, что это он за мной шел. Что его поразило мое лицо. Что он ждал меня со своих семнадцати лет и мы обязательно должны были встретиться... Я не имею на него права. Но я не могу от него отказаться. Я буду бороться.

Аэлита посмотрела на Дюка взглядом, исполненным решимости бороться, как солдат на передовой, До победного конца.

— Ты пойдешь со мной в милицию? — спросила она.

— Пойду,— сказал Дюк, как солдат солдату.

— Завтра,— приказала Аэлита.

— В три,— уточнил Дюк.— Встречаемся на этом же месте.

Аэлита притянула Дюка к себе и поцеловала его в щеку. От нее пахло дождем на жасминовом кусте. У Дюка чуть-чуть приподнялось к горлу сердце и ненадолго закупорило дыхание. Стало снова колюче-жарко щекам, и он неожиданно подумал, вернее сделал для себя открытие, что сорокалетние тоже могут быть любимыми и любить сами. И что на станции «Любовь» стоят самые разные поезда.

Дюк подождал, пока сердце станет на место. Потом попросил:

— Дайте мне ваш паспорт.

— Зачем? — поинтересовалась Аэлита.

— Я должен буду на него повлиять.

Она достала паспорт из сумки и протянула Дюку. Он спрятал его в верхний карман куртки. Застегнул молнию. Спросил:

— А там, где вы живете, нельзя было пойти в милицию?

— А зачем бы я сюда летела? — насмешливо удивилась Аэлита.— Отпуск брала за свой счет? Деньги на билеты тратила? Хотя я не жалею... Даже если у нас с тобой ничего не получится, я видела... Знаешь, что?

— Нет,— ответил Дюк. Откуда же он мог знать?

— Восход солнца из окна самолета. Я думала, что оно медленно выплывает. А оказывается, оно выстреливает. Туго так... Р-раз!

Аэлита смотрела на Дюка, но видела не его, а шар солнца, выстрелившего над земным шаром. И себя между двумя шарами, летящую навстречу собственной молодости.

— У вас есть где ночевать? — спросил Дюк.— А то можно у меня.

— Ну что ты,— отмахнулась Аэлита.— Еще только этого не хватало. Я не хочу выпасть в осадок.

— А что это такое? — удивился Дюк.

— Надоесть,— просто объяснила Аэлита.— Когда человека много, он выпадает в осадок. Как соль в перенасыщенном солевом растворе. Химические законы распространяются и на человеческие отношения. Это я говорю тебе как химик.

Аэлита снова притянула Дюка к себе, Снова поцеловала, обдав жасмином. И ушла.

Дюк постоял, собирая себя воедино, как князь Владимир разрозненную Русь. Если только Владимир, а не другой какой-нибудь князь. В истории Дюк тоже плохо ориентировался.

Собрать себя не удалось, и Дюк с разрозненной душой поплелся на пятый этаж. Позвонил в свою дверь.

Ему долго не отпирали. Он даже забеспокоился — не ушли ли гости, захлопнув дверь и оставив в доме ключ. Тогда ему придется либо ломать дверь, либо куковать всю ночь на лестнице.

Но по ту сторону заскреблось. Отворил Хонин. Дюк даже не сразу узнал его. Наверное, целовался до одурения, лицо его как бы разъехалось в разные стороны. Рот — к ушам. Глаза — на макушку.

— Это ты? — удивился Хонин.— А где же мы? Разве мы не у тебя?

Дюк понял, что и мозги у Хонина переместились из головы в какое-то другое, непривычное для них место.

В коридор выглянула Оля Елисеева, и ее нежное лицо осветилось радостью.

— Дюк пришел!— счастливо удивилась она.

Все вышли в коридор и выразили свою радость, как умели: Булеев — мужественно и снисходительно, Кияшко — мягко, женственно, Мареева — созерцательно.

И Дюк почувствовал, что может заплакать, потому что сердце не выдержит груза благодарности. И пусть они все переломают и перебьют в его доме, только бы были в его жизни. А он — в их. Обоюдная необходимость.

Сережка Кискачи качнул головой и сказал:

— Ну, ты даешь...

Это могло означать удивление. А скорее всего — благодарность за то, что Дюк не надоедал гостям и тем самым не выпал в осадок, а остался в допустимой и полезной пропорции.

В школу Дюк не пошел, а с самого утра отправился в районную милицию.

Паспортный отдел оказался закрыт. Дюк стал соваться в двери, и в одном из кабинетов обнаружил милиционера. Это был человек средних лет, и, глядя на него, казалось, невозможно представить, что он когда-то был молодым или маленьким.