Игорь Минутко - Шестнадцать зажженных свечей

Стало тихо.

— Ничего,— сказал Виталий Захарович.— Наш юный друг немного нервничает. Постепенно обвыкнет. Реакция, судя по всему, у него быстрая. Вернемся к имениннику. У нас с мамой, сын, для тебя подарок. Сейчас! — Виталий Захарович вышел из-за стола, быстро прошагал в свою комнату и вернулся с новеньким транзисторным приемником.— Прошу!

— Спасибо, папа...

— Вот это да! — вздохнул Дуля. Все за столом зашумели.

Муха откинулся к спинке стула и, нагнувшись за Леной к Косте, сказал тихо:

— Ты извини, все тут с подарками. Один я пустой. Ничего.— Он подмигнул имениннику.— Что-нибудь придумаю. Мне только надо пожрать. Плохо соображаю на пустой желудок.

— Костя, вот спички! — Лариса Петровна протянула сыну спичечный коробок,— Зажигай свечи. А папа займется шампанским.

Костя в наступившей тишине стал зажигать свечи, воткнутые в торт, на котором коричневым кремом было написано: «С днем рождения! 16 лет».

Одна за другой зажглись шестнадцать свечей. Хлопнула пробка, вылетая из бутылки шампанского. За столом поднялся праздничный шум. Все потянулись с бокалами к Виталию Захаровичу.

— С днем рождения, Костя,— сказал Виталий Захарович.— Будь счастлив, мой хороший!..

Лариса Петровна произнесла дрогнувшим от волнения голосом:

— Мы с папой очень тебя любим и желаем, желаем...— Она резко отвернулась, сдерживая слезы.

Со всех сторон послышались голоса:

— С днем рождения!

— Сэр! Будьте счастливы!

— Живи сто лет!

— С днем варенья! — тихо сказал и Муха, украдкой взглянув на Владимира Георгиевича и потянувшись к Косте со своим бокалом мимо Лены.

Между ними было ее бледное лицо. Лена опустила ресницы, накрашенные темно-синей тушью, они вздрагивали. И вдруг порывисто повернулась к Косте:

— С днем рождения. Пчелка! Ты лучше всех! — И Лена быстро поцеловала Костю в щеку.

— Браво! — снисходительно сказал Муха.

Участниками этой короткой сцены были только они трое: остальные чокались, смеялись.

— Теперь закусывайте,— говорила Лариса Петровна,— чтобы все съесть. Ребята, без стеснений. Вот витаминный салат, заливная рыбка.

Все стали есть, подкладывая друг другу, переговариваясь. Потом и голоса смолкли. Слышался стук ножей и вилок да чавканье Дули, который, как всегда, отнесся к еде весьма серьезно.

Взглянув на него, Муха нарушил молчание:

— Уста жуют.

...Уже был съеден гусь с яблоками. Хаос господствовал на столе.

— Будет еще чай,— сказала Лариса Петровна, взглянув на сына,— с тортом и всякими сладостями. Но, может быть, сначала немного потанцевать? Подвигаться? Только женского пола у нас маловато.— Она взглянула на Лену.— Особенно для мальчиков.

— Достаточно,— усмехнулся Муха.— Для современной жизни... Простите! Я хотел сказать: для современных танцев нам ее вполне достаточно. Верно, Пчелка? В современной жизни... Все сбиваюсь. В современных танцах совсем не обязательно: один партнер только с одной партнершей...

Виталий Захарович хотел ответить Мухе, но учитель школы каратэ остановил его:

— Подождите,— сказал он тихо.— Постепенно все станет на место. Лучше, если сами ребята...

— Танцы! Танцы! — преувеличенно весело перебила Владимира Георгиевича Лариса Петровна.

Отодвинули к стене стол, растащили стулья. Костя, проверив кассету, нажал клавишу магнитофона.

— Знаменитый ансамбль «Чингизхан»! — крикнул он.

Комнату заполнила напряженная, зажигающая музыка, темп которой стремительно нарастал.

Лена стояла у окна, ее тело — непроизвольно — уже повторяло еле заметными движениями ритм мелодии, а на лице был страх.

К ней одновременно подошли Костя и Муха. И оба смешались.

Первым нашелся Муха:

— Просим, мадмуазель!— И он взял ее за руку, Лена сначала хотела вырвать руку, потом передумала, протянула вторую руку Косте, сказала:

— Пошли, мальчики!

И они трое ринулись танцевать. Им хлопали в такт. Ритм стал захватывать их. Все больше, больше... Дуля, забывшись, крикнул:

— Муха! Давай!

И танец вроде бы незаметно превратился в единоборство Кости и Мухи за Лену. Девочка перелетала от одного к другому. И все трое постепенно поняли смысл своего танца. И уже не могли остановиться.

Поняли это и все присутствующие в комнате. Лариса Петровна быстро подошла к магнитофону, выключила его, сказала шутливо:

— Хватит! Хватит! После плотной еды... Так и до заворота кишок надолго. Может, что-нибудь другое?

Ей на помощь пришел Владимир Георгиевич:

— Константин,— сказал он,— а почему бы тебе не показать нам свое мастерство?

— Не понял, Владимир Георгиевич,— ответил Костя, еще не отдышавшись.— Вы хотите, чтобы я продемонстрировал несколько приемов?

— Где твоя скрипка? — спросил Владимир Георгиевич,— Почему бы…

— Простите,— перебил Костя,— для скрипки я не в форме. Скрипка...— он взглянул на гитару Мухи в углу,— не гитара, И вообще сегодня меня должны развлекать, а не наоборот. В конце концов я именинник, Муха! Ты, правда, по непроверенным агентурным данным,— виртуоз на гитаре. Может быть, для общества...

— Прежде всего для тебя,— серьезно сказал Муха. Он вытер платком вспотевшее лицо, взял стул, поставил его на середину комнаты, сел, обвел всех взглядом, сказал:— Жгут! Гитару!

Жгут было рванулся к гитаре, но тут же остановился.

— У самого ноги есть.

Муха взглянул на Жгута, усмехнулся.

— Верно, есть. Я и забыл. Ты теперь не мой.— Он взглянул на Костю.— Его.

Муха медленно поднялся, взял гитару, опять сел на стул, тронул струны.

— Мой кумир — Высоцкий. Посвящается, подчеркиваю, имениннику!

И он запел, блестяще подражая своему кумиру, с характерной хрипотцой и надрывом:

Пронзительная, обнаженная жуть была в этой песне и в ее исполнении. Костя увидел, с каким восторгом смотрит Лена на Муху, и ослепляющая темная ревность опять переполнила его до краев.

пел Муха под надрывный аккомпанемент гитары.

Муха, резко оборвав пение, накрыл струны рукой.

— Виноват. Наверно, не то. Пьянь, поножовщина из-за бабы... Пардон, из-за женщины. Что? — Ухмылка блуждала по его лицу.— Общество шокировано?

И тут вскочила со стула Лена, закричала:

— Не верьте!.. Не верьте ему! Все он врет! Он... Он не такой! Он даже стихи пишет! Муха — поэт!