Тревожная служба

Вот тебе и поощрение! Вместо долгожданной поездки к морю нам предстоит стать учителями.

Верзила из 2-й роты, который сидел рядом со мной, был в восторге. Чувствовалось, что многие другие тоже довольны. Меня же эта перспектива совсем не устраивала, и, занятый своими мыслями, я уже не слушал, что дальше говорил командир, запомнил только его напутствие: «Желаю больших успехов! Всего хорошего, товарищи!»

В голове у меня вертелся один вопрос: что я, бывший лесоруб, буду делать в учебном батальоне? Мысленно я уже видел перед собой затоптанный сотней ног казарменный двор с несколькими чахлыми акациями по краям, учебные классы, через открытые окна которых доносится чириканье воробьев, и себя в роли инструктора. Я по себе знаю, как иногда трудно бывает сосредоточиться на занятиях и, например, во время разборки станкового пулемета не думать о ласковом весеннем солнце, пении малиновки, стрекоте кузнечиков на лесных полянах. А теперь я сам должен буду вести занятия, показывать солдатам правила разборки и сборки оружия.

Ну что ж, в конце концов, я был неплохим пограничником. Районный военный комиссар, по-видимому, оказался прав, когда решил, что флот не для меня. Ничего не поделаешь, приказ есть приказ. Но теперь наконец пришла и моя пора.

Так, можно сказать, при неблагоприятных обстоятельствах, началась моя служба в погранроте капитана Бурке. Поначалу она тяготила меня, и я утешал себя тем, что это дело временное. Но в действительности все получилось иначе. Подчиненные относились ко мне с уважением, и среди них я чувствовал себя старым волком. А что будет, если я возьмусь за дело по-настоящему? Если я покажу высокий класс работы? Не получится ли так, что меня оставят в роте совсем? Не будет ли это самой большой глупостью с моей стороны? Черт его знает! Мы тут все как на ринге. На какой бы стороне ни находился, из круга никуда не выскочишь. Буду я хорошо служить или плохо, результат все равно один.

Однако времени на все эти глупые рассуждения почти не оставалось. Меня целиком занимала работа с отделением. Жизнь в роте шла своим чередом, и, хотел я того или нет, я должен был сразу в нее включиться. С солдатами у меня установился нужный контакт. Конечно, они были, как и везде, одни лучше, другие хуже, но в основном хорошие ребята. Иногда возникали конфликты. Для одних я был слишком молод, другие находили меня излишне строгим, полагая, что я чересчур много требую. Но я с самого начала решил показать, кто является начальником на этом «ринге». Все-таки я был унтер-офицером и должен был держаться соответственно своему званию.

Инструктор в батальоне говорил нам: «Солдат нельзя печь, как блины, их нужно воспитывать. Они должны стать настоящими парнями и прежде всего должны хорошо усвоить, что являются солдатами и почему необходимо, чтобы они были солдатами». Именно этого я и хотел добиться.

Обер-лейтенант Кальвейт, наш заместитель командира роты по политчасти, показал мне в первый же день книгу боевых традиций роты. 2-е отделение 4-го взвода с давних пор находилось в числе передовых и завоевало звание «лучшее отделение». За несколько дней до моего прибытия в роту, когда была объявлена тревога и отделение несло дежурство на границе, было задержано пять нарушителей. «Со мной отделение хуже не станет, — подумал я тогда. — Лучше — возможно. Если даже это все временно. Пфеффер не оставит о себе плохие воспоминания». В отделении я прямо говорил о своих намерениях, и мы были едины.

Дела пошли. Служба в качестве командира отделения с каждым днем все больше захватывала меня. Я уже не чувствовал себя здесь временным человеком, наоборот, я был в центре событий.

Но, видимо, одного этого недостаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. И с каждой прошедшей неделей, которая сокращала мои полгода, я все больше задумывался над тем, как быть дальше, на чем остановиться. Мои товарищи не знали этого. Однако одному мне трудно было справиться со своими мыслями. Теперь я понимаю, что это стремление решать все самому было самой большой моей ошибкой.

Как было бы хорошо поделиться своими заботами с кем-нибудь из товарищей, высказать все, что накопилось в душе. Иногда мне хотелось пойти к капитану Бурке, или к старшему лейтенанту Кальвейту, или к кому-нибудь еще. Это было бы самым верным делом. Но я так и не решился на это и попал, что называется, на кривую дорожку. Почему я не пошел к старшему лейтенанту Кальвейту? Мне кажется, я просто не хотел сознавать, что боюсь работы, которая мне не совсем по душе, и что я не справлюсь с ней.

И вот однажды неожиданно у меня появилась возможность высказаться.

Вы играете в спортлото или, может, участвуете в каких-либо других лотереях? Я уже в течение ряда лет пытался выиграть, но пока что это была только бесполезная трата денег, заработанных собственным трудом. Очевидно, это не самое лучшее занятие, хотя по этому поводу у каждого своя точка зрения...

Когда я в тот день, о котором идет речь, относил билет спортлото на почту, я решил зайти в деревенское кафе выпить кружку пива. Против этого вряд ли бы кто стал возражать, поскольку дело было во внеслужебное время.

Я, конечно, не мог предполагать, что окажусь за одним столом с весьма шумной компанией. Там были лесники и лесорубы. И нет ничего удивительного, что я вступил в разговор. Начали с деревьев, после второй кружки заспорили о моторных пилах, а я же специалист в этой области! Дружеская беседа затянулась. Обычно в общей компании всегда находится кто-то, кто считает, что нужно добавить, и вновь беспокоит хозяина новым заказом. Ну разве уйдешь просто так из такой хорошей компании?!

Все это время мне казалось, будто я вновь побывал в лесу, но только деревья почему-то двоились, а под конец я и вовсе перестал их различать. Обратно я уже шел по той самой кривой дорожке. В голову лезли бессвязные мысли о чахлых акациях с пыльными листьями, о каких-то малиновках и тому подобное. Мне вдруг стало жалко себя и всю свою горькую жизнь. «Ну, Пфеффер, — думал я, уже не совсем соображая, — теперь или никогда! После этого тебе уже наверняка нельзя будет работать инструктором и воспитателем. Вот если б вышло так, чтобы больше не допустили к работе!» В моем возбужденном винными парами мозгу всплывали все новые идеи. Все «если бы» и «если бы»...

Придя в роту, я запел. Получалось не слишком мелодично и вряд ли было приятно для слуха. Когда я пою, деревья в лесу стонут, так мне всегда говорили...

Наш хауптфельдфебель был, как обычно, начеку. Он встретил меня еще у входа. «Не устраивайте здесь представления», — сказал он что-то в этом роде, во всяком случае, он хотел меня как-то предупредить. Но это было бесполезно. Представление продолжалось, как мне потом рассказывали. Я что-то невнятно говорил о культурных потребностях, заявил, что сам знаю, что мне делать, и пытался исполнить какую-то арию из оперы «Летучий голландец». Вероятно, сказать что-либо вразумительное в таком состоянии мне было трудно... В общем, об этом дне лучше не вспоминать.