Сара Пеннипакер - Дорога домой [litres]

Отец, на удивление, не рассердился. «Вот и ладно. Если тебе с ней надёжно и спокойно – значит, вполне семья».

В этих словах было что-то знакомое, словно они уже звучали – только у Питера не было времени вспоминать, где и когда. Потому что как раз в тот момент отец пообещал, что, когда война кончится, всё будет по-другому. «Я стану тебе хорошим отцом. Не как раньше».

Ответ вырвался сам собой: «Ты и был хорошим отцом». Что было одновременно и правдой, и враньём.

Он и сейчас ясно, как наяву, видел перед собой отцовское лицо: короткая армейская стрижка, на щеке порез от бритвы, в глазах мольба, которая после ответа Питера сменилась облегчением. Это была их последняя встреча. Питер был рад, что она закончилась так. Что отец почувствовал себя прощённым.

Питер встал и зашагал дальше, вверх по склону. Наверху он отыскал среди деревьев поляну, куда год назад привёл его Пакс.

Здесь Питер обратил в бегство двух койотов, которые загнали на дерево ту лисицу. И здесь он отпустил Пакса навсегда.

Он сел и привалился к амбровому дереву, росшему в центре поляны.

Какая из двух последних встреч далась ему тяжелее? С отцом, когда он не знал, что она последняя? Или с Паксом – когда знал?

Он оглядел можжевеловые кусты на краю поляны, отыскал точное место, куда метнул тогда солдатика – метнул не так, как в первый раз, а с ощущением, что Пакс всё понимает. И не было дня, когда Питер не спрашивал бы себя, правильно ли он поступил, отправив Пакса в безжалостную дикую природу – в жизнь, которая была ему уготована, но к которой сам он готов не был. К той лисице с обгорелым хвостом.

Если бы только знать, что у Пакса всё хорошо.

Питер вытер глаза. Всё, хватит с него воспоминаний. Для одного дня довольно. Он прошёл через это горе. И, может быть, уже сделал несколько шагов обратно.

Хорошо было бы поговорить об этом с Джейд. Он представил, как она смотрит на реку и рассказывает что-то – как всегда, о воде, и как всегда, это хочется слушать.

Питер зашагал по склону вниз. На полпути, когда он сворачивал на тропу, ведущую домой, на том берегу реки мелькнуло что-то густо-рыжее – цвет, который всегда его завораживал.

Лиса. Сидит у камня между пихтой и рекой. Скорее даже лис – взрослый, крупный. На вид вполне здоровый. Сидит и смотрит.

Лис был слишком далеко – Питер не мог отсюда разглядеть, точно ли у него тот окрас и есть ли шрамик на левом ухе. Не мог запустить пальцы в пружинистую шерсть и проверить ощущения – те ли? Не мог вдохнуть запах дубовых листьев, который его лис носил на себе всегда. И не слышал ни радостного лая, ни знакомого тихого урчания. Но он знал – знанием, которое глубже всех чувств.

– Пакс! – Он сорвался с места, даже не успев сказать себе, что это безумие и этого не может быть. – Жди там!

Пакс узнал своего мальчика. Голос Питера был теперь грубее, а сам Питер – выше, но даже так, даже спустя год, Пакс его узнал.

Он залаял и бросился к реке, к Питеру – который на том берегу мчался по склону вниз.

Но, уже изготовившись прыгать в воду, Пакс услышал сзади испуганный щенячий крик. Он ещё раз глянул на своего мальчика – и поспешил обратно, под пихту, к своей дочери.

Дочь дрожала от страха. Она проснулась от громкого человеческого голоса и обнаружила, что она одна. Появление Пакса утешило её, но тут человек снова закричал и она снова испугалась.

Это мой мальчик. Не опасен. Я переплыву реку и побуду с ним. А ты пока спи .

Дочь прижалась к нему крепче.

Ты не одна. Я с тобой, даже когда ты меня не видишь .

Но Питер звал и звал, и дочь смотрела на Пакса с тревогой.

Пакс вывел её из укрытия.

Можешь следить за мной с берега .

Однако дочь не захотела оставаться снаружи. Она вцепилась зубами в свою левую заднюю ногу – нога дрожала, – потом помочилась – всего несколько капель – и заползла обратно. Свернулась клубочком на мягком хвойном ложе и, отряхнув хвост, укрыла им нос.

Пакс сидел с ней рядом, зов Питера слышался всё реже, потом совсем стих. Наконец дочь закрыла глаза. Пакс выждал немного, убедился, что она спит, и вернулся на берег.

Но его мальчика уже не было.

На следующий день, как только дочь уснула крепким утренним сном, Пакс переплыл реку. Он уселся точно в том месте, где в последний раз видел мальчика, на склоне между толстой старой стеной и рекой, в самой середине. Было солнечно и тепло, лёгкий ветерок дул с запада, и лис знал: если дочери что-то будет грозить, он учует.

Он ждал.

И скоро его старый друг вышел с лесной тропы.

Пакс задрожал от удовольствия. Он вскочил и помчался с радостным лаем. Он потёрся щекой о Питерову ногу – обновил узы дружбы. Когда Питер упал на колени и обхватил Пакса руками, лис в ответ сильно ткнулся в грудь своего мальчика, чтобы почувствовать его сердцебиение, которое раньше было знакомо ему как собственное. Потом он осмотрел Питера, убеждаясь, что его мальчик здоров и цел.

После приветственных объятий они стали играть. В бегать-падать. В кто-кого-победит. В прятки. В другие их старые игры. Всё это было знакомо и радостно.

Но потом произошло кое-что незнакомое. Питер, набегавшись и запыхавшись, напился воды из фляжки, плеснул немного себе в ладонь и стал уговаривать Пакса попить, и голос его звучал тревожно. Пакс не хотел пить; Питер огорчился. Он снова и снова наливал воду и предлагал Паксу, пока тот наконец не согласился и не полакал немного.

Потом они улеглись рядом на лугу. Питер подпёр подбородок кулаками, Пакс подвернул лапы под себя. Солнце грело им спины, воздух пах травой, и постепенно дыхание у них становилось ровнее и спокойнее. Оба лежали, повернув головы к реке; у Питера было напряжённое лицо, словно он силился что-то понять в её течении; Пакс не сводил глаз с пихты, под которой спала его дочь.

Иногда Питер протягивал руку и вытаскивал у Пакса из шерсти сосновые иголки – Паксу это нравилось; обычно его чистила Игла. Иногда рука Питера скользила к голове Пакса и чесала между ушами – вот этого наслаждения Пакс не испытывал целый год. А один раз из глаз Питера неожиданно брызнула солёная вода. Мальчик вытер лицо, положил руку Паксу на плечи и долго не убирал. И почти всё это время Питер что-то говорил и говорил – гораздо больше, чем раньше, – и голос его всё время менялся, от довольного до огорчённого. Пакс порой вставлял дружеское урчание или всхрап, когда ему казалось, что его мальчику это нужно, но в основном молчал.

А потом он почувствовал, что на другом берегу проснулась дочь.